Вечера у меня сложилось впечатление, что сама Туза, возможно, не пила столь же много как остальные её товарки. Хотя я всё это время лежала отвернувшись и прижимаясь правой щекой к земле, и происходящего видеть не могла, но на это указывали различные замечания, упрёки, шутки, смех, протесты и так далее. Казалось, она не столько пила сама, сколько разливала вино и подзуживала пить остальных. Я не была уверена, что она столь же стремилась опустошить свой собственный кубок, как предлагала сделать это другим. Мне это показалось интересным, и я даже задавалась вопросом, имело ли это место, или мне просто показалось, но затем я, вымотанная событиями прошедшего дня, провалилась в сон. Такие вещи не должны были меня беспокоить. Это было дело хозяек. Любопытство, как я помнила, не подобало кейджере.
Но, интересно, куда же делась Туза? Её лежанка была пуста.
Быть может, пришло мне в голову, она сбежала, возможно, ограбив остальных. Но разве в этом случае она не взяла бы с собой одну из нас, заткнув для начала рот, чтобы нести её добычу и вещи? Мешки, казалось, лежали точно так же, как это было ранее. Но потом я увидела Тузу. Он словно тень выскользнула из леса. В руке она держала какой-то предмет.
Я не смогла бы закричать, даже если бы очень захотела это сделать. И дело было даже не в том, что я просто боялся заговорить, хотя, конечно, боялась, или потому, что желанием госпожи я была обязана сохранять молчание. Дело было в другом. Широко распахнутыми от ужаса глазами я наблюдала за происходящим. Я не могла выдавить из себя ни звука. Я была слишком напугана. Конечно, я попыталась крикнуть, но ни единого звука не покинуло моего горла.
К тому же, всё было кончено практически мгновенно. Ничего не изменилось бы, даже если бы я смогла заставить себя закричать. Туза опустилась на колени около Дарлы, подняла руки над головой и с силой опустила вниз тёмный предмет, которым оказался тяжёлый камень. Дарла негромко вскрикнула, а затем, очевидно, сразу потеряла сознание. Туза отложила камень в сторону и вытащила свой нож. Я со всей очевидностью поняла, что Туза, пожелай она того, легко могла бы расколоть череп своей жертвы, убив её немедленно, но она направила удар так, чтобы только оглушить её. Похоже, у неё имелись иные планы на будущее Дарлы. Я с ужасом увидела, что Туза посмотрела в мою сторону, но она лишь улыбнулась. Своим ножом она срезала с Дарлы шкуру, забрала оружие и украшения, некоторыми из которого она тут же украсила своё тело. В конце она сдёрнула с головы своей атаманши окровавленный талмит. Затем Туза принесла один из мешков и принялась вытаскивать из него различные предметы. Я услышала лязг цепи. Туза снова присела около потерявшей сознание Дарлы и, перевернув её инертное тело, опоясала её талию цепью, плотно затянув, так что звенья вдавились в живот её жертвы. На цепи, как это распространено с такими аксессуарами, имелись браслеты рабских наручников, посредством которых руки рабыни можно было сковать либо спереди, либо за спиной. В обоих случаях они удерживались вплотную к телу. Рабыня, руки которой оказались в таком приспособлении, совершенно беспомощна. Например, даже если ей сковали руки перед телом, она всё равно не может их поднять, чтобы самостоятельно поесть. Но руки потерявшей сознание Дарлы были оттянут назад, а потом послышались два металлических щелчка. Следом Туза защёлкнула пару кандалов на лодыжках своей, не способной сопротивляться жертвы. Цепь, соединявшая браслеты, длиной была не больше фута. Тогда Туза, очевидно, более чем довольная делом рук своих, встала, разворошила угли костра и бросила в него большую часть оставшегося с вечера хвороста, который мы собрали ранее. Вскоре мощное пламя загудело, ярко осветив полянку. Пожалуй, оно было достаточно ярким даже для банкета мужчин, того вида, на котором пага льётся рекой, а раздетые свободные женщины к своему позору должны танцевать как рабыни, хотя они всё ещё по закону остаются свободными, а в конце, перед тем, как их заклеймить и надеть ошейник, их будут использовать как паговых шлюх.