Наконец, я решилась немного приподнять голову и осмотреться. Донна, два охранника и четыре пленных женщины-пантеры, Дарла, Туза, Эмеральд и Хиза как раз возвращались в лагерь. Пленницы сгибались под тяжестью вязанок хвороста, водружённых на их спины. Мне понравилось наблюдать за тем, как гордые женщины-пантеры трудятся, как могли бы это делать обычные рабыни.
Откуда-то из лесу снова прилетел рёв пантеры.
— Вставай, — позвала меня Тула.
— Мне не давали разрешения подняться, — напомнила я.
— С этим всё в порядке, — успокоила меня Тула. — Нас передали под опеку Донны. Она — наша первая девушка. Нам разрешили искупаться.
Я встала и осмотрелась. Заметив на другой стороне лагеря того, кого я ненавидела, я улыбнулась и, вскинув голову и отвернулась. Я была уверена, что он меня видел, хотя и не показывал вида. «Был ли он безразличен мне? — спрашивала я себя. — Вряд ли. Могла ли я быть безразлична ему? Не верю. Могла ли я ошибаться? Сомневаюсь. Думаю, он хочет меня, но не может получить».
Я была рада, и с этим последовала за Тулой к берегу Александры, где нас уже ждала Мила.
На следующее утро, после захвата женщин-пантер, появления в их лагере слина, моего ужасного опыта с этим зверем и его отзыва его хозяином, я проснулась рано. И конечно, первым о ком я подумала, едва вынырнув из сна, был товарищ хозяина слина, которым к моему удивлению и испугу, к моему унижению и оскорблению, к моему страху и ярости, к моей ненависти и облегчению, к моему страданию и радости оказался тот, кого я хорошо знала, и который, как я теперь выяснила, хорошо знал меня. Насколько раздражена я был тем, что он нашёл меня, и как я жаждала увидеть его снова, и как я боялась, что никогда не смогу увидеть его снова!
Как рада я была своей собственной поимке.
Конечно, я не хотела видеть его снова, потому что я его презирала и ненавидела, этого безжалостного, бессердечного, безразличного, бескомпромиссного монстра и рабовладельца!
Как ужасно было бы принадлежать такому мужчине, быть его собственностью, с которой он мог сделать всё, чего бы ему ни захотелось!
Почему он не купил меня? Ведь моя цена не была высока, неужели я оказалась ему не по средствам?
А может он не хотел меня?
Я ненавидела его. Я хотела быть у его ног, голой, в одном ошейнике, чтобы у меня была возможность в любой момент, опустив голову, прижать свои губы к его сандалиям и надеяться, что он сочтёт меня приемлемой и даже пригодной.
Действительно ли я была для него всего лишь одной из множества рабынь, просто ещё одним куском бессмысленного, достойного только ошейника рабского мяса, который следовало просто безразлично доставить в загон или на невольничий рынок?