Нет, в тот раз она не про отца говорила. Этого уж никто из учителей бы себе не позволил. Чтобы в присутствии дочери…
(Вот эволюция нравов за неполные двадцать лет: еще в 36—38-м «никто бы себе не позволил». А в 1953 году дочь Василия Сталина директриса гонит прочь из школы, швыряя вслед детское пальтишко, чтобы не вздумала вернуться. В 56-м письмо с разоблачением культа Сталина партийные функционеры зачитывают в присутствии Светланы Аллилуевой. Политбеседу на эту же тему проводит учительница в присутствии Галины Джугашвили. Сашу Бурдонского директриса «выдавила» из вверенного ей заведения-школы, тыкая в сталинского «выб-дка» пальцем.
Чем дальше от 1917 года, от бедной, полной противоречий, но все же нормальной российской жизни, тем меньше человеческого остается в человеке. — Авт.)
— В то время… не знаю, нужно ли это говорить… Однажды ночью я услышала, как мама рыдала. А она очень сильная была, при мне не плакала никогда, иногда только слезинки катились… А тогда рыдала. Это было, мне кажется, когда ее все же исключили в 1937 году из партии.
К тому времени, мы жили тогда на Спиридоновке, у нас уже отняли полквартиры, подселили женщину-калмычку с двумя детьми. У нее тоже мужа арестовали, а квартиру их занял какой-то начальник. Так наши с мамой постели оказались в смежных комнатах, через стенку, и я слышала ее рыдания. Конечно, нужно было пойти и плакать вместе. Но мне стало жутко. Я как-то оцепенела в полусознательном состоянии… Теперь каюсь, да поздно.
Мы, конечно, понимали, что за нами в любой день могли прийти. Но арестовали нас — через двенадцать лет! Можете себе представить?
Все эти годы между небом и землей, между надеждой и отчаяньем. Но однажды неопределенность кончилась — майор предъявил нам ордера на арест. Это был 1949 год.
В 1941 году мама не хотела эвакуироваться из Москвы. Просилась на фронт. Она смерти не боялась. Может, даже искала ее? Только за меня тряслась всю жизнь. Она становилась, как тигренок, когда меня защищала. И говорила:
— У кого нет ребенка, тот не поймет, на что способна мать.
На фронт ее, конечно, никто не пустил. Пришлось эвакуироваться в Ташкент.
Это была целая эпопея. По дороге нас обокрали, и все вещи «увели». Но мама не жалела:
— Нам же лучше, а то как бы мы чемоданы таскали?
В Ташкенте я закончила десятый класс и поступила в находившийся там в эвакуации московский Архитектурный институт. Как ни странно, приняли!
Мама вела большую пропагандистскую работу. Лектор она была прекрасный, на ее лекциях уж никто не спал. Но она добивалась разрешения вернуться в Москву: не могла прозябать в эвакуации. Стала болеть. Кто-то ей помог. Говорили, что это был вице-президент Академии наук Вячеслав Петрович Волгин.