Да, мне мать надо было искать. На Лубянке мы из-за моей глупости не встретились. Она, когда их камеру вели утром умываться, сильно шаркала ногами. Чтобы подать мне знак, если я здесь. И я слышала это шарканье. Но мама легко всегда ходила. Мне и в голову не могло прийти, что это она.
Маме предъявили те же «7» и «35», но ей не повезло с соседками. Никто не объяснил, как себя вести. Она не признала себя виновной. Была уверена к тому же, что следователь — английский шпион. Два раза сидела в карцере. И со своим умом и твердым характером оказалась в лагере строгого режима в Тайшете. Озерлаг.
А я оказалась в селе Пихтовка Новосибирской области. Кормиться ссыльные должны были сами. На «чистую» работу, конечно, мне рассчитывать не приходилось. Меня послали на пимокатку.
Катать валенки я бы не могла, там нужны большие физические усилия. А во мне весу всего было 44 килограмма. Меня даже весы для сена «не брали», там деления начинаются с пятидесяти килограммов.
Я валенки сушила. За печкой у меня было рабочее место. Вставляла в валенки колодки и ставила их на противне в печь. Приходилось очень внимательно следить, чтобы не перекалились. Они тогда делаются хрупкими. Но один раз у меня вся партия сгорела. Испугалась страшно! А меня даже не выгнали.
После сушки валенки получаются колючие, как ежики. Я их скребла пемзой. Воздух у меня за печкой делался просто черный от волосков. Я сообразила, что мне вдыхать это нельзя, и сшила марлевую повязку с ватой внутри. Она, конечно, сразу стала черной. И я была, как арапчонок.
А маму, как я потом узнала, заставили крошить слюду. Заключенным давали слюдяные глыбы, и они их разбирали на пластины.
Чтобы хоть как-то скрасить жизнь, заключенные «рисовали» на слюде картинки, прокалывая иглой дырочки. У меня сохранилось несколько таких картинок. На одной написано «С Новым годом!» и зайчики сидят… Слюду можно было послать в письме. Хрупкая слюда сохранилась, а мамы уже давно нет… От слюдяной пыли мать едва не ослепла. Зрение ей заключенные спасли отварами из трав…
Когда меня в 1953 году, после смерти Сталина, освободили по амнистии, я поехала к маме в Тайшет. В Москву мне незачем было торопиться, там еще Берия сидел на своем месте. А маму — кто знает, увижу ли когда?
Последние километры шла по шпалам. Дядька какой-то вез сено. Увидел меня, посадил на телегу и еще воды газированной дал.
В лагере женщина из «культурно-воспитательной» части сразу спросила:
— А вы его самого дочь?
Очень удивилась, что я жива.
Свидание не разрешили, лагерь-то строгого режима. Но почему-то сказали прийти завтра утром. И вот я стою у ворот лагеря, жду.