Блатная музыка. «Жаргонъ» тюрьмы (Трахтенберг) - страница 66

Убивалъ-то младъ ясенъ соколъ гусей-лебедей,
Убивалъ-то младъ ясенъ соколъ сѣрыхъ уточекъ.
Что когда-то было добру молодцу пора-времячко,
Что ходилъ-то гулялъ добрый молодецъ на волюшкѣ,
Что теперь-то добру молодцу поры-время нѣтъ.
Засажонъ-то сидитъ добрый молодецъ во побѣдности:
У злыхъ вороговъ добрый молодецъ въ земляной тюрьмѣ.
Онъ не годъ-то сидитъ, добрый молодецъ, и не два года,
Онъ сидитъ-то добрый молодецъ ровно тридцать лѣтъ,
Что головушка у добра молодца стала сѣдешенька
Что бородушка у добра молодца стала бѣлешенька,
А все ждетъ-то онъ, поджидаетъ выкупу — выручки:
Былъ и выкупъ бы, была выручка, своя волюшка,
Да далечева родимая сторонушка!

Приложеніе 3-е

Нѣчто о «Музыкѣ»

(т. е. о тюремномъ арестантскомъ жаргонѣ)[16].

Употребляемый въ тюрьмахъ западнаго края, онъ нѣкоторыми словами рѣзко отличается отъ языка, употребляемаго въ тюрьмахъ сѣверныхъ или южныхъ губерній, Сибири и столицъ, — но все же представляетъ «одно цѣлое» — языкъ, которымъ пользуется «блатной» міръ нашего отечества. Языкъ, употребляемый столичными «блатными», подраздѣляется на «петербургскій» и «московскій». Слово, въ одной тюрьмѣ значащее одно, въ другой означаетъ нѣчто совершенно другое, что однако, какъ указано выше, не мѣшаетъ «блатнымъ», пользуясь этимъ языкомъ и жаргонами, повсюду отлично понимать другъ друга. Въ образномъ и подчасъ остроумномъ и мѣткомъ подборѣ словъ этого языка встрѣчаются часто проникшія въ него, большею частію въ искаженномъ уродливомъ видѣ, иностранныя имена и названія.

Въ языкъ этотъ вошли многія слова исчезнувшихъ на Руси «говоровъ». Исчезли «говоры» ушкуйниковъ, мазыковъ, офеней и кантюжниковъ, послѣ того какъ, въ силу соціальныхъ условій, исчезли сословія, создавшія ихъ.

Связь острожнаго жаргона и даже прямое происхожденіе его отъ офенскаго языка, по сходству большей части словъ, несомнѣнны.

Въ библіотекѣ Казанскаго университета существуетъ рукописная книжка «Описаніе Кричевскаго графства или бывшаго староства Гр. Ал. Потемкина, въ ста верстахъ отъ Дубровны, между Смоленскою и Могилевскою губерніею». Рукопись прошлаго [XVІII-го] вѣка. Въ ней, между прочимъ, попадается такое мѣсто: «Я думаю, что непротивно будетъ, если я упомяну здѣсь и о томъ нарѣчіи, которымъ всѣ кричовскіе мѣщане, а особливо живущіе около польской границы корелы (не отъ Кореловъ, а отъ грабежей своихъ такъ названные крестьяне) между собою изъясняются. Сіе нарѣчіе, подобно многимъ россійскимъ, а особливо суздальскому, введено въ употребленіе праздношатавшимися и въ распутствѣ жившими мастеровыми, которые, привыкнувъ уже къ лѣни и пьянству, принужденными находились для прокормленія своего оное выдумать и сплесть, дабы посторонніе ихъ не разумѣли и они всѣхъ тѣмъ удобнѣе обкрадывать и мошенничать могли. Употребляемая между ними таковая рѣчь называется „отверницкою“ или „отвращенною“». Авторъ «для любопытства» прилагаетъ нѣсколько словъ, глаголовъ и рѣченій этого языка. Вотъ все имъ приведенное: