.
Это несправедливое замечание. Воронский указывает, что «непосредственные впечатления» открываются людьми не только в детский период, хотя именно в период детства они бывают самыми чистыми и прекрасными, но человек знает о них «благодаря юности, они открываются ему в особые исключительные моменты, в период общественной жизни»[248]. Воронский обязательно учитывает изменение жизни. Он критикует «бытовизм» в литературе за то, что «в бытовых произведениях ничего не открывается, в них все запечатляется в застывшем состоянии, в них нет динамики, становления, развития, действия, за частностями не чувствуется целого, нет и настоящих эстетических эмоций»[249]. Он говорит, «что настоящее революционное, пролетарское искусство… в том, чтобы дать почувствовать читателю, что в основе произведения лежит действительно новая, действительно революционная эмоциональная доминанта, новый материал, новые открытия»[250]. Это содержится все в той же работе Воронского, которую критикует Либединский.
В разделе своего доклада «Место мировоззрения в творческом процессе» Либединский отдает должное сознанию и классовому мировоззрению художника. Однако именно в этом разделе обнаруживается основной порок теории Либединского: по его трактовке, «непосредственное впечатление» не является составной частью сознания, первой его ступенью. Они отделены, разорваны. И хотя Либединский, опираясь на Белинского, говорит, что художник «должен понимать сознательно, то есть свои непосредственные ощущения переводить на понятия и осмысливать их», и что «художественный образ – это непосредственное впечатление, обобщенное в сознании»[251] эти суждения не выручают его теорию, ибо она научно несостоятельна. Роль сознания и мировоззрения, по Либединскому, сводится лишь к тому, чтобы позволить «художнику поднять непосредственное впечатление действительности из-под той шелухи обывательских суждений, под которой это непосредственное впечатление бывает подчас скрыто»[252]. Как видим, «непосредственное впечатление» – это своеобразный «драгоценный металл», скрытый под шелухой обывательских суждений, а сознание – это своеобразная «драга», которая только то и делает, что очищает этот «драгоценный металл» от шелухи обывательских суждений. Сознание и мировоззрение не только оторваны от «непосредственных впечатлений», но играют в процессе искусства второстепенную роль.
Точно так же мыслит А. Воронский, отводя сознанию второстепенную, подсобную роль в создании искусства, в открытии «прекрасных образов мира». Воронский утверждает: «Чтобы найти в своих восприятиях наиболее ценные из них, чтобы очистить их, сгустить, надо быть острым аналитиком… Здесь интеллектуальный уровень художника сплошь и рядом имеет решающее значение»