Неистовые ревнители. Из истории литературной борьбы 20-х годов (Шешуков) - страница 191

. Действительно, в его теории сочетаются самые различные, отовсюду позаимствованные и противоречащие один другому элементы. Она не стала оригинальной, не явилась творческим развитием марксизма. С одной стороны, Воронский ратует за реалистическое, правдивое искусство, отображающее жизнь во всех ее противоречиях, «чтобы прекрасное и безобразное, милое и отвратительное, радостное и горестное казалось нам таким не потому, что так хочет художник, а потому, что оно содержится, есть в живой жизни»[465]. А с другой стороны, он призывает художников отыскивать какие-то первозданные прекрасные образы мира и отбрасывает обыкновенный реальный мир с его противоречиями. С одной стороны, Воронский говорит о тенденциозности искусства, о его классовой направленности, о том, что «нельзя писать романы, поэмы, картины в наши годы, не определив своего отношения к современным революционным битвам»[466]. А с другой стороны, он утверждает, что «есть «день седьмый», когда мы хотим взглянуть на мир иными глазами, откинув, забыв обычные житейские желания, когда мы «бескорыстно хотим любоваться и природой и людьми… В основе эстетической эмоции лежит бескорыстное наслаждение миром»[467]. То Воронский возвеличивает человеческий разум, говорит, что творческий процесс требует от художника «огромного интеллектуального напряжения», что «художник должен быть на уровне политических, нравственных научных идей своей эпохи», что «тут одного чутья, интуиции, инстинкта недостаточно»[468]. То вдруг утверждает: «Для того чтобы дать волю художественным потенциям, надо стать невежественным, глупым, отрешиться от всего, что вносит в первоначальное восприятие рассудок»[469].

Все эти противоречивые, исключающие одна другую мысли взяты из статьи «Искусство видеть мир», явившейся своеобразным «кредо» А. Воронского.

Слабые и сильные стороны взглядов Воронского, причудливо переплетаясь, отражались на его критической деятельности. Известно, как он восторгался Марселем Прустом и давал неверное толкование его творчества. В статье «Мраморный гром» он переоценил общественно-художественное значение произведений Андрея Белого. В первом романе А. Фадеева, как достоинство, критик отмечает подсознательное начало. «Его герои интуитивны, их разум, их поведение подчинены подсознательному началу в человеке»[470]. Трудно согласиться с А. Дементьевым, утверждающим в предисловии к сборнику избранных критических статей А. Воронского, вышедшему в наше время, будто теоретические работы и «литературные портреты» этого автора резко различны и будто первые не имеют для нас ценности, а вторые остаются ценными. По нашему разумению, и те и другие работы, написанные Воронским в одно и то же время, в одинаковой степени несут груз заблуждений исследователя, но теоретические его выступления не менее ценны для нас, чем критические. Они имеют прежде всего историческое значение: в них нашли яркое отражение 20-е годы – годы поисков верных решений, годы становления нашего литературоведения. Помимо всего, в этих работах, превосходно написанных, много верных суждений, не отброшенных, а взятых нашей наукой. А. В. Луначарский, П. И. Лебедев-Полянский, П. С. Коган, В. Ф. Переверзев, В. М. Фриче, А. М. Деборин, не говоря уже о рапповцах, – каждый в большей или меньшей степени, как уже отмечалось, нес груз заблуждений, но в трудах любого из них – свой подход, свое новое слово, и в конечном счете из всех этих научных поисков складывалась живая история нашей науки о литературе, которую мы обязаны знать, чтобы судить о ее современных достижениях. Да, необходим критический подход, критическая переоценка прошлого, но это теперь уже общедоступная и бесспорная истина.