. И это свое убеждение, что платформа напостовцев есть платформа партии, он будет отстаивать вплоть до раскола и образования «напостовского меньшинства», которое в составе А. Безыменского, С. Родова, г. Лелевича, Ил. Вардина и г. Горбачева станет наносить «удар за ударом» (так назывались сборники «напостовского меньшинства») по новому руководству РАПП.
Таким образом, Безыменский, как и Либединский, был мало подготовлен к тому, чтобы мудро проводить политику партии в области литературы. А других авторитетов в среде напостовства не оказалось.
Дмитрий Фурманов, придя в группу «Октябрь» с радостью, надеждами и опасением («Не оказаться бы там малым из малых, одним из самых жалких пасынков литературного кружка»), первые месяцы внимательно ко всему присматривался, добросовестно выполнял любые рабочие поручения и не вступал в драки напостовцев, молчаливо поддерживая их. Он видел главное: напостовцы ведут борьбу за пролетарскую литературу, против буржуазной идеологии, поднимают к творчеству людей из народа. В этом он был с ними полностью согласен и поэтому всячески им помогал. Ему казалось, что первый этап – организационный, что идет борьба с Воронским, поэтому много уходит времени и сил на заседательскую суету, на «отчаянные схватки». Но, думал он, это временное явление. «На литературном фронте отчаянные схватки с воронщиной, видимо, подходят к концу, – пишет Фурманов в сентябре 1924 года. – Победа, таким образом, остается за пролетлитературой. За боями, за победой, за первой полосой – вторая: закрепление позиций, отбитых у врага; наконец, будет третья – творчество, подлинное творчество, ради которого вели борьбу и закрепляли свои завоевания»[150]. Да, напостовцы делают глупости, как бы дальше рассуждает он, недооценивают классическое наследие, обижают честных советских писателей, запрещают печататься в других советских журналах. Но это пока, и «с этим надо помириться». Все это, скорее, от полемического задора. Вот решится главное – будет признана пролетарская литература полноправным, закономерным общественным явлением, наступит «полоса подлинного творчества», и тогда все эти напостовские глупости следует отбросить. «Полагаю, что этот вопрос в дальнейшем каким-то образом должен будет подняться во весь рост»[151].
Тем временем все громче и громче звучит имя Фурманова по стране, вызывая восторг и уважение. Начинающие писатели и опытные мастера художественного слова тянутся к нему. Его «Чапаев» и «Мятеж», может и прав Воронский, не без шероховатостей. Об этом сказал и Горький, этим мучился и сам автор, совершенствуя свои первые большие создания. Но не кто иной, как сам Горький, после знакомства с «Чапаевым» и «Мятежом» воскликнул: «О, это будет великий писатель, увидите!»