В это время я познакомился с неким Донцовым. Он мне тогда понравился также тем, что сознавал, что одними социалистическими партиями дела не сделаешь. Он недурно писал в «Новой Раде», и все его статьи мне нравились. Впоследствии я назначил его начальником Украинского пресс-бюро, но он оказался совсем не на высоте, только жаловался на всех, а сам ничего не делал. Да и физиономия его при работе в правительстве выяснилась совсем не такой, как я ожидал, а главное, что мне в нем не понравилось, это его крайняя галицийская ориентация. Этот самый Донцов, с которым я нянчился и которого я вытаскивал за уши из всяких неприятностей, лишь только потому, что видел в нем человека более уравновешенного образца мышления в вопросе социальном, потом мне отплатил тем, что написал обо мне, через день после моего падения, статью возмутительнейшего содержания. Я нисколько не обиделся, зная, что это удел всех тех, кто так или иначе перестал занимать то положение, которое занимал, но был лишь удивлен, что Донцов это сделал, считая его более крупной личностью.
Первое учредительное заседание партии мы устроили у Николая Николаевича Устимовича. Этот Николай Николаевич был прекрасным типом старого украинца, действительно не за страх, а за совесть любил Украину. Я с ним тогда только что познакомился. Это честный и благородный человек, в чем я имел возможность не раз убедиться. Теперь здесь разнеслась весть, что его расстреляли украинцы за то, что он был за меня и дрался в Дарнице в декабрьские дни. Пока я не хочу этому верить. Да ляжет тягчайшим позором это преступление и убийство на тех лиц, которые руководили этим злодеянием!
На первое заседание партии были приглашены лица, видимо, без особого выбора. Помню, что произошла небольшая заминка, когда я прочел программу, услышал мнения совершенно «не из той оперы». Оказалось, что кто-то пригласил на наше собрание несколько членов Союза Русского Народа. Там был некий Родзевич, который, как я потом слышал, являлся в Одессе чуть ли не главарем этого союза. На следующих заседаниях они у нас уже не бывали.
Немцы все более и более становились хозяевами Киева. В начале марта как-то нам объявили, что немцы реквизируют гостиницу «Кане». Тут я впервые говорил с немцами. Мне пришлось с Зеленевским отправиться в «Гранд Отель» и говорить с каким-то майором. Он любезно разрешил временно остаться на 10 дней, а затем гостиница должна перейти в их ведение.
Киев был так набит приезжими из деревень, где царствовала анархия, что найти какое-нибудь жилище было не так легко. Я поехал с Полтавцем к Киевскому коменданту, генералу Цысовичу. Пока я с ним разговаривал, Полтавец познакомился с только что прибывшим молодым офицером. Поговоривши о деле с Цысовичем, который отвел две отвратительные комнаты в «Петербургской гостинице», я вышел и спросил Полтавца, кто с ним разговаривал. Он мне ответил, что это был адъютант австрийского посла, который спросил его, кто я такой. Узнав мою фамилию, он сказал, что посол непременно хотел быть у меня и что он очень рад, что он может сообщить послу мой адрес, так как посол уже давно хочет у меня побывать.