Действительно, на следующий день ко мне приехал австрийский майор, Флейшман (Fleischmann), совсем не посол, а военный уполномоченный; почему его адъютант всегда называл послом, так я и не выяснил. Флейшман был блестящий офицер, проведший два года в штабе Гинденбурга, чрезвычайно ловкий и, видимо, неглупый. Рассыпался в тысячах любезностей. О политике мы мало говорили, но тогда же из отрывочных фраз я впервые понял, что между немцами и австрийцами далеко не так ладно, как это внешне казалось. Он делал вид, что очень интересуется нашей казачьей организацией. Вообще, с этой казачьей организацией было много оригинальных моментов. Я к казачьему вопросу относился серьезно и думал лишь о том, как сорганизовать это дело. У моих помощников, в особенности у Полтавца, кроме желания создать серьезное дело, было стремление казаться, что они стоят у какой-то громадной и сильной организации, и так ловко они раздували это, что многие действительно верили, что казаки являются серьезной опасностью для существующего тогда правительства. Когда запрашивали [Казачью] Раду, сколько у нас вооруженных казаков, они обыкновенно отвечали, что 450 000. На самом же деле у нас всего было 40 000 винтовок. Этому много содействовало то, что еще когда в декабре месяце, при начале наступления большевиков, у Капкана, тогда командовавшего войсками на левом берегу Днепра и Киева, было мало войск и он попросил у Казачьей Рады дать казаков, то по телеграмме из Рады прибыло несколько тысяч человек. Капкан, не ожидавший такого результата от своей просьбы, ничего не приготовил для их размещения. Тогда из-за этого был целый ряд недоразумений. Но вместе с тем это очень подняло престиж Генеральной Казачьей Рады, даже настолько, что когда предполагалось выпустить третий универсал, его в проекте прислали Полтавцу на заключение, и он, нимало не смутившись, на проекте написал, что Генеральная Казачья Рада с таким анархическим законом примириться не может, и послал обратно. Когда нужно было что-нибудь, в Генеральный Секретариат посылалась делегация от казаков, которая вела себя там далеко не почтительным образом по отношению к тогдашним лицам, стоявшим у власти. Все это утверждало во мнении киевской публики, что казаки являются сильною и стройною организацией, чего, как я уже писал, на самом деле не было и что являлось для меня источником большого огорчения.
Оказывается, что Украинский Корпус, с одной стороны, и казачья организация – с другой, создали мне в Галиции некоторую известность, результатом чего и был немедленный приезд ко мне военно-уполномоченного Флейшмана. Этот Флейшман при всей своей любезности и видимом якобы сочувствии, повел против меня впоследствии сильную подпольную агитацию и настолько организованную, что я, уже будучи гетманом, принял меры к тому, чтобы его так или иначе убрали.