Ведь не было же насилия. Не было его — в прямом, буквальном смысле этого слова. Дину не брали силой, не принуждали к сексу угрозами или еще чем-то таким же. Просто взрослый, циничный, лишенный каких-либо моральных принципов мужик получил опеку над четырнадцатилетней девочкой, потерявшей обоих родителей разом в результате автомобильной аварии. И за год без мыла, под видом доброго дядюшки, папиного друга, влез девочке в душу. И в постель.
Лев захлебнулся каким-то вибрирующим звуком, что родился из самого нутра, в глубине его существа — когда он попытался не то, чтобы представить — просто осознать. Как это все происходило. Выпитое из фляжки попросилось наружу столь резко, что он остановился, уперся ладонями в стену дома, возле которого оказался, наклонил голову и задышал — часто, шумно через нос.
Ей было пятнадцать. Еще ребенок. Вот же урод.
Нет, Левка понимал, прекрасно понимал и даже помнил, что в пятнадцать девочки бывает разные. И даже вспомнил свою одноклассницу Леру Мельникову, которая не пришла на выпускной, потому что рожала. А до этого — не могла пройти мимо парня в тельняшке, такой вот был у девочки бзик. Лет как раз с пятнадцати.
Но это все — не про Дину. Он же сам, сам слышал все, из первых уст. В четырнадцать она была еще ребенок. В пятнадцать — ребенок, потерявший отца и мать. И рядом — добрый, мать его, дядя, друг отца, которого она знала с детства, который стал для нее в это страшное время тем самым главным взрослым, который должен был защитить, поддержать, утешить, помочь пережить это тяжелое испытание и встать на ноги…
Поддержал. В своей невероятно подлой циничной иезуитской манере.
Растление — вот как это называется. Когда взрослый опытный человек добивается от юного, только начавшего познавать жизнь существа желаемого, используя лишь моральное давление. Четырнадцатилетняя девочка, пережившая трагедию. И «добрый дядя», который знает «как лучше». И сделавший это «как лучше», да так, что девочка — уже выросшая в девушку, отнюдь уже не ребенок, двадцать с чем-то лет — чувствует себя — себя чувствует, подумать только! — грязной, испорченной, виновной. За то, что сделала не она. За то, что сделали с ней.
Желание почувствовать под зубами кадык Разина и вырвать его вспыхнуло с новой силой. Вырвать, да.
Только кто ж Левке даст это сделать?
Он снова задышал носом — от острого чувства собственной беспомощности. Навредить Разину можно, конечно. И можно даже убить, наверное. Левка как-то отстранённо поразился, как спокойно он об этом рассуждает. Ну, убьет он Разина. Дальше что? Посадят его. Дине что делать? Сухари Левке в тюрьму носить?