— Что там у тебя в сумке, Пэдди? — спрашивает Ма.
Пэдди смотрит на сумку так, будто впервые ее видит.
— Ничего, — говорит он и проталкивается мимо Ма.
Ма хватает сумку. Пэдди поднимает руку с сумкой над головой.
— Так. Отпустила.
И мама отпускает.
— Пэдди, сынок, ты только в беду какую не вляпайся, — просит Ма.
Он — ноль внимания, выходит на улицу. Ма смотрит на него от дверей.
— Микки, что там Пэдди задумал?
— Не знаю, мамочка.
— Пошли со мной наверх, сыночек, посидим вместе, — просит Ма.
С тех пор Пэдди все сходит с рук, что он ни сделай.
На верхней площадке у меня перехватывает дыхание и начинает стучать в голове. Через открытую дверь видно Киллера — он спит на кровати в жемчужном ожерелье и платье, в котором Моль ходила к причастию.
— Да как… — начинает Ма.
— Мамочка, я честное слово не знаю.
— Микки Доннелли, скажи мне правду, посрами дьявола. Ты прекрасно знаешь, что сам Киллер этого сделать не мог. А то к священнику отправлю, — грозит она.
— Не знаю, мамочка, богом клянусь. — Я уже понял, что бить меня она не будет. — Давай, мамочка, его так оставим. Ненадолго. Они увидят — просто умрут. — Нет, ее не уговоришь. — Скажем, что он баловался, и ты его отправила в постель. Или что он принял святое причастие.
— У тебя, малый, что-то с головкой не того, — говорит она. — Ты же понимаешь, что больше так нельзя, верно?
Я еще никогда не надевал на Киллера платье, так что я не вполне понимаю, о чем она.
— Да, Ма, — соглашаюсь.
— Сними с него платье, сгони с кровати и моли Бога, чтобы там не осталось никаких следов, а то сам весь в следах будешь. — Ма шумно выпускает воздух. — Погоди, сядь-ка сперва вот сюда. Микки, послушай, ты уже большой мальчик. Что произошло? — спрашивает Ма.
— Ничего. — Я улыбаюсь и слегка подпрыгиваю на кровати.
— Что Пэдди тебе сказал?
— Ничего, Ма.
— Говори все как есть, сынок, а то я его заставлю сказать, — настаивает Ма.
— Нет, мамочка, не надо, пожалуйста!
Тут я не на шутку перепугался.
— Микки!
Из горла у меня вылетает странный звук. Отворачиваюсь, глажу Киллера.
— Мам, скажи, а у меня голос правда… я почему-то говорю не как все мальчики.
Ма аж дышать перестала. Я Киллера глажу, но тихо, тихо-тихо.
— Потому что у тебя голосок нежный, сын. — Говорит, наклоняясь ближе.
— Я знаю, но ты же знаешь, что и когда нет, то тоже так.
Чешу Киллеру ушко в особом месте, где ему больше всего нравится.
— Да уж всяко получше ихнего голосок. Да и чего ты переживаешь? Совсем скоро проснешься в один прекрасный день — и заговоришь, как взрослый.
— Правда?!
Я смотрю на нее. В мозгах что-то происходит.