Озираюсь, что делать, если меня вырвет.
— Уверен, не такой плохой, как ты думаешь.
— Плохой, святой отец. Очень-очень плохой.
— Ну, ты подумай. Похоже, ты пока не готов об этом говорить. Приходи в другой раз, когда захочешь, — говорит он.
Да-да, в другой раз.
Нет. Повторить все это я не смогу.
— Можно шепотом? — спрашиваю.
— Да, — отвечает он.
Пол скрежещет — трон подъезжает ближе.
— Я повел нашего щенка Киллера гулять, а маме не сказал. Пошел с ним на Флэкс-стрит, а мне этого не разрешают. А потом взорвалась бомба, он попал под «Сарацин», и его убило, и во всем этом виноват я.
Смотрю в окно, пытаясь разглядеть у себя за спиной его лицо, но не получается.
— Микки-Микки, — вздыхает он. — На самом деле, не ты в этом виноват.
— Но мне правда нельзя было с ним гулять без маминого разрешения, и мне нельзя было ходить туда, где взорвалась бомба.
Он неправ. Это я виноват.
— Ну хорошо, Микки. Ты нарушил запрет. Но все равно это был несчастный случай. Его ты не мог предвидеть. А твоя мама считает, что виноват ты?
Я бледнею, точно зомби. Умереть бы. Мне кажется, я уже умер. Умер, но чувства во мне остались. Очень неприятные чувства. Наверное, в аду именно так. Хочется сбежать.
— Микки, — доносится издалека. — Так что твоя мама? Ты ей не сказал… — догадывается он.
— Откуда вы знаете? От Бога? Я теперь попаду в ад? Правда? — говорю, а сердце так и бухает, и во рту вкус металла.
— Нет, Микки. Бог мне не сказал, и в ад ты не попадешь. Но знаешь, что ты должен сделать?
— Исповедаться.
— Ну, да, и это тоже, но… А что, как ты думаешь, будет, если ты скажешь маме, как все было?
— Она меня убьет. И не только она. Брат с сестрами тоже.
Потекли слезы. Они меня просто возненавидят. И не так, для вида. Всем сердцем и навеки. Как я ненавижу Папаню.
— Знаю, что тебе сейчас так кажется, но они тебя не убьют. Им тяжело будет услышать…
— Убьют. Вы их не знаете, святой отец, — выдавливаю я, едва разбирая собственные слова сквозь шум в ушах.
— Но, Микки, ты же знаешь, что у тебя не будет мира в душе, пока ты им не признаешься. Если хочешь, я тебе помогу, — говорит он и обнимает меня рукой за плечи.
— Нет, святой отец, я вас прошу, не заставляйте меня, — прошу я, поворачиваясь к нему. — Пожалуйста, не заставляйте меня им говорить. Они меня возненавидят. Они и так меня ненавидят.
— Кто — они, Микки?
— Все. Меня все ненавидят. А тогда будут еще сильнее. — Слезы не унять. — Девчонки все меня ненавидят, да мне и не разрешают с ними играть, и мальчишки все ненавидят, обзываются, дразнятся.
Реву, закрыв лицо руками.
— И как же они тебя обзывают?