Прошло несколько минут, – в дверях появилась прелестная фигура синьоры Анжелики; показав, наконец, свои большие чёрные глаза и нежную улыбку, – она любезно протянула мне руку, говоря, что считает для себя особенно приятным долгом оказать гостеприимство иностранцу. Я поцеловал протянутую руку, но не осмелился задержать её так долго, как это делал патер.
Когда горничная вышла (вернее выходила, так как, сгорая любопытством, она поминутно с деловитым видом вбегала за чем-нибудь в залу), – синьора Анжелика стала ещё любезней. Обходя молчаньем такой странный способ знакомства, она повела меня на балкон, выходивший к «Саду Маргариты» с его длинным тонким озером и маленьким Chalet, к тому саду, где ещё вчера я выступал, как певец.
Это дало мне возможность, играя каламбуром, с любезной и нежной улыбкой сказать ей, что если это – Сад Маргариты, – то я – влюблённый Фауст нахожусь в её покоях.
Смех, шутки, весёлые улыбки… Всё было мило и хорошо. И вид был прекрасный, и её руки были теплы и изящны, и волосы её тёмные, густые, сбитые в низкую пышную причёску, – были хороши. И даже жаль было, что время летело так быстро…
Но как ни странно, я абсолютно не могу вспомнить, о чём мы говорили и как… Нет сомненья, однако, что темы были далеки от всяких глубоких идей, и разговоры наши были ближе всего к диалогу лёгкой французской комедии.
Одетая в голубое свободное платье – нечто среднее между греческим хитоном и японским кимоно, – Анжелика покачивалась в мягкой качалке, и, вместе с надвигающимся вечером, становилась всё прекрасней и желанней.
Она попросила меня нажать сонетку, и Розалия, с цветком в волосах, в сверкающем белизной переднике, – получила приказ – накрыть на стол и позаботиться об ужине.
Тем временем стало прохладнее и свежее; мы снова вернулись в гостиную, где ещё не был зажжён огонь, и куда доползали полосы света из соседней столовой… Я подошёл к роялю, открыл его, и с особенной радостью запел в этой обстановке полумрака, тишины, красивой женщины рядом со мной, и душистых, тонко пронизывающих воздух, цветов.
Это были песни нежные, тихие, сладкие – песни любви, для которых рояль был старинной лютней-посредником томящихся влюблённых сердец.
Анжелика была в восторге:
– Граф, вы чудесно поёте!
И вдруг мне стало стыдно своего обмана, своей игры; – я откровенно сознался ей:
– Синьора, я обманул вас… Я не граф, я только певец и поэт… Но не звучит ли это так же благородно, как и то!..
– Певец, поэт и… немножко авантюрист… Не правда ли? – улыбнулась Анжелика… В эту минуту она наклонилась ко мне так близко, её волосы и дыхание коснулись меня так горячо, что я не смог и не хотел сдержать своего порыва; я прижал к себе это красивое существо, запечатлев не любовный, а кроткий восхищённый поцелуй на её матовом серебристом лбу.