«Убить» Пушкина! Нет, смазливенькому французику это не удалось.
Пушкин живет. Это ощущает каждый из нас, «встречаясь» и «общаясь» с Пушкиным, как ощутил я в Тульской тюрьме в 1915 году за перечитыванием полного собрания его сочинений и писем.
Толстой, желая поднять мою душу, надломил ее. Пушкин никого не мог надломить. Его поэзия, его восприятие жизни – сама гармония, сама человечность. Он и надломленную душу может выправить и успокоить.
Только представить себе – Россию без Пушкина! Россию, не получившую 37 лет жизни этого благороднейшего из ее сыновей! Это поистине было бы нечто очень печальное: шла бы тогда русская жизнь, по Толстовскому выражению, «без изюминки». А Пушкин, как изюминка, подслащает и веселит жизнь великого народа.
И все в нем было цельно, умно, хорошо. Лев Николаевич нашел, что «Борис Годунов» был ненужным подражанием Шекспиру>100. А «Борисом», да еще оснащенным музыкой Мусоргского, живут не только русская, но и иностранная культуры.
Ханжам не нравится «атеизм» Пушкина, без сомнения бывший одной из форм его отрицания церковной казенщины и мертвечины николаевской эпохи. Но Пушкину отнюдь не чужда и религиозная настроенность, и притом в высшем, не церковном значении. Без нее не были бы созданы ни «Пророк», ни изумительное «В часы забав иль праздной скуки», ни столь трогавшее Толстого «Воспоминание».
Живой человечности учимся мы у Пушкина – человечности без тени сентиментальности и без необходимости насильственного подавления в себе естественных человеческих чувств и стремлений. Учимся доверию к жизни, счастливы, с помощью пушкинской поэзии, нащупать дорогу развития всех человеческих способностей и уменью и жить, и умирать, благословляя Провидение. От крайностей толстовского заушения и неприятия жизни надо вернуться к светлому, жизнеутверждающему гению Пушкина.
Пушкин живет. Мы это чувствуем – стоит только произнести великое имя.
* * *
Хочется мне вспомнить здесь еще об одном русском писателе, который все растет и растет после своей смерти: об А. П. Чехове. В истории русской литературы мало образов, столь чарующих и привлекательных, как образ А. П. Чехова, писателя-художника, соединяющего с глубоким знанием жизни, исключительный способностью проникновения в человеческую психологию и предельным, тончайшим словесным мастерством какую-то особую, обвеянную поэзией, целомудренную скромность и бездонную, всепокоряющую нежность. По сжатости, выразительности и образности языка в рассказах и новеллах
Чехова сравнивали когда-то с Мопассаном. Но, как ни блестящ Мопассан, Чехов, по существу, не только равняется ему, но и превосходит французского писателя своим стилем – экономичным, сжатым и в то же время предельно тонким и точным, а к тому же – по-русски одухотворенным, без этого излишнего отягощения телесным, плотским, животным, что часто чувствуется и удручает, – как удручает спертый воздух в давно не проветривавшейся комнате, – у французов и, в частности, у Мопассана.