не смыслом, так ритмом, мелодией он удовлетворит, покорит слушателей. Требовать же ясности от поэзии – это все равно, что требовать рационализма, который является, по существу, антиподом поэтического. «Простое», «умное», исполненное рационалистического духа стихотворение – всегда плоско. Иное «туманное» – перл поэзии. Валерий Брюсов, при личной встрече, не хотел подать мне руки…
за то, что мой учитель, покойный уже тогда Лев Толстой, в своей книге «Что такое искусство» надсмеялся над одним стихотворением Малларме как над бессмыслицей. Но «туман» в стихах и не улавливаемый сразу рассудком «ясный смысл» – вовсе не такая беда. Недаром тот же великий Пушкин обронил свое: «Поэзия, прости Бог, должна быть глуповата». Недаром, задолго, задолго до всяких Пушкиных, Малларме и Брюсовых, и великий, старый Сократ рассказывал:
«…Ходил я к поэтам… и спрашивал у них, что именно они хотели сказать… Чуть ли не все присутствовавшие лучше могли бы объяснить то, что сделано этими поэтами, чем они сами. Не мудростью могут они творить то, что они творят, а какою-то прирожденною способностью и в исступлении, подобно гадателям и прорицателям»>98.
* * *
Пушкин… Если вначале возможны были споры о нем, то как возможны они после того определения, которое дал месту Пушкина в литературе Н. Г. Чернышевский: «Он первый возвел у нас литературу в достоинство национального дела»?>99 Это глубоко верно и одного этого достаточно, чтобы Пушкина любили, чтобы о Пушкине не забывали. Но мы любим Пушкина и не забываем его не только вследствие его исключительного значения в истории литературы, – нет, мы любим его как вечно живое начало солнечности, начало здорового и бодрого оптимизма, начало радости жизни, начало деятельного и бодрого ума, начало правдивой, острой и передовой мысли, соединенной с высокой культурой и с высоко-поэтическим восприятием действительности. Достоинствами ясного, чистого и предельно-прекрасного пушкинского русского языка восхищается и старый, и малый. Покоряет нас в Пушкине и его глубокая, преданная любовь к Родине, его вера в Россию. Что он соединял с этой верой и чистейший, великодушнейший космополитизм, доказывать не приходится.
Много у Пушкина было врагов, иногда бесталанных, а иной раз достаточно одаренных, но… пало все, что они насказали, натворили и нагородили против Пушкина. Даже Л. Толстой, этот неугомонный потрясатель основ старой цивилизации, не отважился поднять руку на Пушкина-писателя, считая его своим учителем и до конца восхищаясь лучшими его творениями, в частности – прозой. И революция всенародная признала авторитет Пушкина как национального русского поэта. Пушкин живет. Кого пронзила пуля пустоголового Дантеса? Воздух!