Миллиарды людей прошли по земле. Как могли бы они все вместе на ней поместиться? То же самое – не только в человеческом, но и в животном мире. Одни уступают место другим. Смена поколений – единственный выход из положения. Природа распорядилась целесообразно. Она и не так жестока, позволяя человеку, живущему правильно, нормально, дожить до 80—100 и более лет. В этом возрасте уход из жизни уже не страшен. Он – благодетелен: изживший себя старик устал – его тянет на отдых, на покой. Он тихо и незаметно уходит из жизни. От нас зависит: продолжить нашу жизнь до ее естественного конца.
* * *
Вопрос о жизни и смерти волновал Л. Н. Толстого с молодых лет, в зрелом возрасте и в старости. Как будто он решил его для себя. Однако на смертном одре все-таки заявил окружающим:
– Не обижайтесь, мат!>143
Мат, т. е. согласно шахматной фразеологии: конец! гибель!
Приглядимся к толстовскому пониманию вопроса.
С одной стороны, Льву Николаевичу была чужда материалистическая точка зрения. С другой, очень неясны, неопределенны и внутренно противоречивы были его доводы в пользу бессмертия. Самый главный довод, дававший тон всем его исканиям, был, собственно, не довод, а только возмущенное восклицание: «не может быть, чтобы, умирая телесно, человек переставал существовать и духовно!» Но это «не может быть», отражая отношение человека к существующему и не им созданному порядку вещей, никак не может, конечно, считаться доказательством бессмертия или продолжения духовного бытия человека независимо от тела.
Пред нами —
«Страна безвестная, откуда путник
Не возвращался к нам…» («Гамлет»).
А между тем у Льва Николаевича, как я его помню, был соблазн допустить, что кто-нибудь из наших близких, «ушедших в загробный мир», может подавать нам те или иные сигналы или знаки, как будто у него, при жизни на земле, не хватало времени, чтобы окончательно договориться обо всем с нами, живущими. Толстой, шутя, даже пробовал условиться с близкими, каким образом он даст о себе знать из-за гроба. Иногда высказывался он также в том смысле, что ему любопытно было бы узнать, что будет с ним после смерти. С этой точки зрения Льва Николаевича интересовал даже самый момент смерти, момент перехода в какой-то другой, новый мир. Тут можно было и шутить, и притом тешить себя какой-то неопределенной надеждой. Недаром, провожая посетившего его сына его любимого мыслителя Генри Джорджа, Лев Николаевич спросил:
– Что мне сказать вашему отцу, когда я увижу его на том свете?
– Скажите, что я продолжаю его дело, – ответил молодой Джордж.