и
не умрет. Но сам он об этом ничего не знает.
Вспоминается давнишняя книга И. И. Мечникова «Этюды оптимизма». Помню, я читал ее в тульской тюрьме в 1915 году. Л. Н. Толстой, не переносивший и не допускавший, чтобы кто-нибудь решал основные вопросы жизни иначе, чем он сам, считал эту книгу неумной. Но у меня не было, нет такого впечатления. Правда, больше всего места в «Этюдах оптимизма» посвящено научному доказательству того, что постоянное употребление болгарского йогурта (уничтожающего вредные бактерии в нашем желудке) удлиняет человеческую жизнь. Но в заключении книги Мечников подымает вопрос как раз о том, что человек, проживший нормально-долгую, – скажем, 90– или 100-летнюю, – жизнь, изживает всего себя и, вследствие этого, спокойно и без возражений принимает смерть. Так что задача наша, по Мечникову, сводится, собственно, к тому, чтобы оберегать нормальное течение нашей жизни и стараться, пользуясь всеми радостями ее и деятельно работая на общее благо, не уйти из жизни преждевременно, а продержаться в ней до пределов самой глубокой старости. Тогда человеку естественно будет желать отдохнуть, естественно – закрыть навсегда очи и завещать жизнь своим детям, своим потомкам.
Мечников описывает таких, сытых жизнью и готовых покорно расстаться с ней, глубоких стариков, и его теория и доводы кажутся нам сами собой напрашивающимися и вполне обоснованными.
Да, только бы перестал человек сам безрассудно губить свое тело и сокращать свою жизнь, – пьянством, дурманами, развратом, организацией войн, отказом от физического труда, излишествами всякого рода, – и жизнь наградит его, как библейского патриарха, «долготою дней» и он расстанется с нею c спокойствием и достоинством Авраама, Исаака, Иакова.
Смерть молодого еще может рассматриваться как несчастье, катастрофа, но кончина глубокого старца – благовременна и благословенна. Мечников прав.
* * *
Родной мой брат Вениамин, 73-летний старик, человек, вообще-то, бодрый и жизнерадостный, с грустью упомянул в письме о щемящей, жалобной ноте в романсе Чайковского о том, что «были дни светлого счастья… и этого счастья не стало»>145.
«О словах этих и о жалобной этой ноте, – писал я в ответ, – я не очень задумываюсь. У меня сложилось твердое отношение к конечности нашего телесного бытия как к непреложному, извечному закону, которому надо повиноваться. Существование наше не могло бы быть бесконечным: на Земле тогда места не хватило бы для кошмарного старичья. И, напротив, я верю в судьбу молодого поколения, которому мы, – охотно или неохотно, – освобождаем место. Пусть наш Никита, твой Алеша (внучата) и тысячи, миллионы таких же, как они, радостно вступают в жизнь, развертываются и проходят все ее обязательные ступени. А нам следует посторониться, открывая для них, как это теперь говорят, зеленую улицу. В жестоком этом на вид законе много мудрости, – подумай-ка!