.
Мы все связаны круговой порукой, и в пространстве, и во времени.
Людям эгоистического и малодушного склада привычно возражать на призывы к труду для других, для более близких или далеких потомков: «какое мне дело до других, до тех, кто придет в жизнь после меня! не хочу служить лишь удобрением для будущих поколений, для будущей жизни!».
На это так легко ответить:
– А ты признаешь, что и для тебя самого те, кто жили до тебя, предшествующие поколения служили тоже самоотверженным «удобрением»? Кто тебе дал все богатства культуры и цивилизации? Кто тебя поднял и вывел, в течение тысячелетий, из каменного и железного веков? Кто тебе дал, – если не радио, телеграф, телефон, телевизор, автомобиль, аэроплан, железные дороги и т. д. (может быть, ты отрицаешь их пользу), то хотя бы твою чистую и зимою теплую комнату со стеклами в окнах? твою рубаху? твои сапоги? искусство читать и писать? Кто? Твои предки.
Да, через этот прогресс жизни ты неразрывно связан с ними. Они работали и творили для тебя, подвигаясь шаг за шагом вперед.
Не ленись же и ты продолжать их работу – для твоих детей и для детей твоих детей, – и так до бесконечности.
Конечно, ты живешь, непременным звеном живешь в общей жизни человечества. Но рассчитывать на физическое бессмертие было бы легкомыслием: где место для всех нас?! Мы ведь еще, несмотря на успехи космонавтики, не завоевали звездных миров, а через Землю прошли и проходят, сменяясь, миллиарды и миллиарды людей. Признай это!
И признай, что Мать-Природа не так уж глупа и не так жестока, как это иногда сдается ее бунтующим сыновьям.
* * *
«Жить одному… И умирать одному…» Этот мотив часто повторяется в дневниках Л. Н. Толстого за последние годы. И хоть он и связан у него с религиозным чувством, с покорностью высшей воле, но все же веет от него глубокой грустью и безнадежностью.
…Сейчас мне в первый раз пришло в голову, что у Льва Николаевича, когда он оставался один, оттого иной раз такая тоска была на душе (см. его дневники за последние годы), что он не победил до конца так мучившего его всю жизнь страха смерти, а не победил он страха смерти потому, что был индивидуалистом и что все его миросозерцание было чисто индивидуалистическое. Родину он променял на человечество, человечество было слишком далеко, отвлеченно, своей «церкви» или «партии» он не основал и не хотел основывать, и даже с кружком ближайших своих друзей и единомышленников никакими узами зависимости связан не был и не стремился к такой связи, с семьей разошелся, – великой скалой, но скалой в пустыне возвышалась его фигура.