Мне, когда я жил в Чехии, несказанно импонировал человек иного склада, именно 70-летний чешский профессор, он же министр просвещения и президент Академии Наук, Зденек Неедлый, который, будучи горячим патриотом и состоя членом коммунистической партии, бодро и мужественно глядел вперед. На разных собраниях раздавался его голос – молодой, исключительно умный, немного задорный голос, который я очень любил. Зденек Неедлый не боялся приближающейся семимильными шагами смерти и даже скептически улыбался ей навстречу. Он не принадлежал ей, потому что он жил не только за себя, но и за народ, за партию, а народ, партия, как целое, не умрет. Неедлый всю свою жизнь посвятил борьбе за счастливое будущее народа и рабочего класса – и он жил с ними и в них. Он знал, что он – не один, знал, что знамя, которое выпадет из его рук, подхватят и понесут другие. Он жил для коллектива и знал, что этот коллектив не перестанет существовать и после его смерти.
Умирать как части легче, зная, что целое цветет. Уходя, только очищаешь место своим детям и внукам, а на них нельзя негодовать. Покидаешь мир, благословляя его, так же, как с тобой расстаются, любя и благословляя тебя.
Нет, нет! Не одному жить и умирать. Напротив: и жить, и умирать надо с людьми, на людях. И да оправдается, хоть и в более глубоком смысле, старая поговорка о том, что «на людях и смерть красна».
* * *
Смерть заставляет нас смотреть серьезнее на жизнь. Но жизнь от нашего взгляда не меняется. Она равна себе. Принимайте и жизнь, и смерть как Необходимое. Это – две сестры, дополняющие и исправляющие работу друг друга.
* * *
Помню, – это было уже много лет тому назад, – проснулся я однажды в постели от детского пения. Это моя трехлетняя дочка Танечка, поднявшись раньше как птичка и сидя неодетая на своей постельке в соседней комнате, усердно распевает:
– Тлай-лай, лай-лай! Тлай-лай, лай-лай!..
Лицо мое невольно расплылось в улыбку, и в одно мгновенье я с пронзительной ясностью почувствовал: и силу Танечкиного детского счастья, и временность, непрочность нашей земной жизни (в состоянии полусна я часто не умом, а сердцем их чувствую), и, наконец, естественность, благость всего круговорота человеческой жизни, начиная с Танечкиного возраста, полного через край брызжущих счастья и силы, – до моего, упадочного, и до самой могилы. Пускай смерть явится, в свое время, завершением этого круговорота: сам по себе он прекрасен и нравственно-необходим, как бесценный дар Божий, и, дети Божии, мы должны уподобиться нашим детям, детям Земли: подчиняясь предначертанному круговороту, проходить свой земной путь с ликующим кликом: