За прошедшие века мало что изменилось в нашем представлении о Чухломе. Так же как, впрочем, мало изменилась и реальная Чухлома. И может быть, в этом и заключается постоянная притягательность русской провинции, русской земли, которая всегда давала силы, наполняла вечной энергией нашу историю и культуру, притягивая и друзей, и врагов, нередко превращая последних в верных подданных и защитников государства Российского, а их потомков в деятелей отечественной культуры.
Так, родоначальник русской дворянской фамилии, уроженец Шотландии Георг (или Джордж) Лермонт оказался в России в начале XVII века на завершающем этапе событий Смутного времени, будучи наемным солдатом, служившим в польском войске. В конце лета 1613 года Лермонт находился в гарнизоне крепости Белая на Тверской земле, осаждаемой русскими войсками. 3 сентября 1613 года крепость сдалась. В составе польского гарнизона находились две роты наемников — ирландская и шотландская. В этой последней и служил Георг Лермонт. Обе роты изъявили желание перейти от поляков на русскую службу и были приняты в московское войско.
В 1618 году Лермонт имел чин прапорщика, в 1619-м — поручика, позднее — ротмистра. Георг Лермонт (в России его звали Юрием, и в документах он фигурировал как «Юшко Лермонт») участвовал в продолжающейся войне с Польшей, сражался под Можайском и под Москвой. В 1621 году за службу он был пожалован царем Михаилом Фёдоровичем поместьем Кузнецове, находящимся в Чухломской осаде Галичского уезда Костромского края. Погиб первый русский Лермонт в 1634 году, под Смоленском[63].
И в Чухломе, в 1997 году, в пределах монастыря, в память Лермонту и его потомкам, верой и правдой послужившим России, поставлена часовня.
В упомянутом 1866 года письме Каткова к Александру II есть попытка объяснить звучавший с детства в его душе голос: «Годы моей молодости протекли почти в отшельническом уединении. Весь преданный занятиям умозрительного свойства, я не принимал участия ни в каких делах, ни в каких практических интересах и был чужд всему окружавшему»[64]. Почти дословно он повторил эту мысль через восемнадцать лет, в 1884 году, в письме-исповеди Александру III: «Моя молодость протекала в уединенных и сосредоточенных занятиях предметами умозрения. И никто не мог бы подумать, что мне суждена была тревожная политическая деятельность»[65].
Для Каткова, очевидно, было очень важно понять повороты своей судьбы, в чем он и признается перед обоими государями: о сокровенном предстоянии, о еще не вполне осознанном им своем будущем призвании, уже ясно услышанном им в детстве.