. Напротив, книга потерпела полное фиаско: никто о ней не говорил, не было подано ни одного иска, все закончилось абсолютным молчанием. Водитель, выслушав мой рассказ, сознался, что на самом деле Вентуроли — его брат, но честно признал, что тот поступил скверно.
Вернувшись в Рим, я вновь принялся за работу. В тот период я создал ряд значительных работ, в том числе автопортрет в костюме и шляпе XVII века в серо-голубой гамме[77]. Костюм и шляпу я позаимствовал в оперном театре. Автопортрет остался у меня, поскольку я счел его одной из лучших своих работ. В ту пору римской оперой руководили союзники, во главе театра стоял английский унтер-офицер по имени Аронсон, знающий, образованный человек, с которым я не только познакомился, но и подружился. Поклонник Италии, он каждый год проводил здесь какое-то время. На этот раз он приехал сюда на остров дель Джильо, на берегу которого купил маленькую виллу. Директором балетной труппы был Аурель Милаш. Я создал декорации к балету «Дон Жуан» на музыку Рихарда Штрауса. Тогда же Мескини-Убальдини в издательстве Astrolabio опубликовал первую часть моих мемуаров.
Для круга интеллектуалов, главным образом для модернистов, появление этой части моих воспоминаний было подобно грому среди ясного неба. Они вызвали растерянность, критики писали бессвязные, глупые и полные злобы статьи, но позже все поняли, что самый эффективный способ бойкотировать книгу — молчать о ней. В результате я заметил, что издание, едва мелькнув на прилавках книжных магазинов, тут же бесследно исчезло. Однажды, оказавшись в книжной лавке Бокка на площади Испании, я услышал, как продавец, разговаривая по телефону, произнес мое имя. Я спросил его, о чем шла речь, и он сказал мне, что ему время от времени звонят и спрашивают мою книгу, но магазин, хоть и обращался в издательство уже не раз, так и не получил ни одного экземпляра. Таким образом стало ясно, что хозяин издательского дома, господин Мескини-Убальдини, бомбардируемый упреками в публикации вызвавшей раздражение книги, под нажимом некоторой части интеллектуалов-модернистов вынужден был ее придержать, не посылать в магазины и даже изъять уже отосланные туда экземпляры. Я прекрасно понимаю господина Убальдини. Как я его понимаю!.. Я его понимаю и прощаю.
Поскольку о Пьетро Аннигони и братьях Буэно я писал в своих мемуарах в доброжелательном тоне, они прислали мне письма с сердечной благодарностью, хотя должен сказать, что позже братья Буэно меня разочаровали как в человеческом плане, так и в художественном. В человеческом плане — негативным отношением ко мне, которое они стали проявлять, как только поняли, что тем самым способны заставить модернистов простить им те достоинства, то мастерство, коими они еще до недавнего времени владели. С точки зрения искусства, один из них, старший, разочаровал меня тем, что принялся писать фигуры с огромными руками и ногами, подражая Пикассо 20-х годов. Кроме того, Буэно-старший, следуя моде, которая ныне отдает плесенью, стал склоняться влево — к коммунизму — и даже отправился в Мексику с выставкой своих работ. Другой, младший, превратился в поклонника Пьеро делла Франческа в духе Моранди и лейкофила, то есть любителя белого цвета. Это вызывает сожаление, поскольку, продолжи он писать, как писал до 1942 года, было бы значительно лучше и результативнее во всех отношениях