Дверь оказалась не заперта, старик дождался меня, распахнул её и жестом пригласил зайти.
– Обувку свою в тамбуре скидывай, грязь не заноси. У меня слуг нет, сам убираюсь, не барин, чай, – ворчливо предупредил меня хозяин.
Из раскрытой двери потянуло теплом и домашним уютом. Меня немного развезло, и дед это сразу заметил.
– Давно на морозе бегаешь? – усмехнулся он, закрывая дверь.
– Часа два, – честно признался я. – До Авдеевки автобусом добирался, а потом пришлось к вам шагать. Вы, как партизан, Иван Дмитриевич, в такую глушь забрались, что так просто не добраться.
– Знаю, – улыбнулся дед. – У нас транспорт редко ходит. Мало людей здесь осталось. В Авдеевке, и клуб, и магазин большой, и колхоз под боком. Школа с библиотекой имеются. Вот народ туда и потянулся к цивилизации поближе. А здесь уже мало кто живет. Умирает Терехово. И до войны всего лишь несколько семей жило. А сейчас вообще, только я, да ещё пара старух соседок осталось. Да семья одна выбрала дом, получила ордер у председателя, и сюда перебралась. Отчего, не ведаю. Неудобно тут. Даже в магазин нужно в соседнюю деревню идти минут пятнадцать. Кстати, тебе нужно было до Боровков доехать, а не в Авдеевке сходить. Быстрее бы добрался.
– Ага, – ухмыльнулся я. – Уже знаю. Просветили люди добрые по дороге. С одной из ваших соседок тоже познакомился. Она мне и подсказала, как ваш дом найти.
– Это какой соседкой? – нахмурился дед, – высокой и худой или низкой и полной?
– Со второй. Сидела на лавочке у дома, закутанная в серый платок почти до самых глаз. Марьей Тимофеевной представилась. Перед тем как рассказать, как к вашему дому пройти, выспрашивала, по какому делу приехал, и кем вам прихожусь.
– И что ты ей сказал? – дед ухмыльнулся уголками губ и с интересом ждал ответа.
– Что родственник ваш – внучатый племянник, и приехал навестить. Иначе бы не отстала, и как дом найти не рассказала. Дед такую ситуацию предусмотрел и предупредил, как и что говорить. Он знал, что вы живете один, изредка сын приезжает, и с местными особенно не откровенничаете.
– Костя меня как облупленного знает, – ухмыльнулся Иван Дмитриевич, – считай, с тридцатых годов знакомы. И виделись часто, пока я в это захолустье не уехал. Как он там поживает?
– Умер сегодня утром, – перед глазами встало улыбающееся лицо деда, к горлу подкатил ком, грудь сперло спазмом. Я резко выдохнул, всхрипнул, и стиснул челюсти, пытаясь держать себя в руках. Горечь свежей потери рвала душу. Когда я об этом не думал, все было относительно нормально. Как только вспоминал деда, хотелось выть и крушить всё вокруг. Было очень больно. Даже в прошлой жизни я так не переживал его смерть.