Первый набросок романа — он не так давно напечатан был в нашей газете — начинается словами: «Гости после оперы съезжались к молодой княгине Врасской…»
У Пушкина есть прозаический отрывок, начинающийся так: «Гости съезжались на дачу графини…».
Кто перечтет этот отрывок и вспомнит набросок Толстого, вошедший затем во вторую часть романа, согласится, что расположение персонажей, весь ход и характер рассказа — там и здесь в общих чертах одинаковы. Толстой в рассеянности забывает фамилию своей героини и два или три раза называет ее Пушкиной, как бы подчеркивая, что списана она с Марии Александровны Гартунг, дочери поэта.
Бал в Москве, на котором Анна торжествует над Китти, и весь «квартет» действующих лиц — Анна, Китти, Вронский, Левин — не есть ли это продолжение пушкинской темы, т. е. бала в доме Лариных, с Татьяной, Ольгой, Онегиным и Ленским?.. Сон Татьяны не преломился ли в ужасные сны Анны, где Пушкин оттеснен порою на второй план Шопенгауэром?
Все это подмечено Эйхенбаумом очень зорко.
Позволю себе, однако, выделить главное, то, о чем мне уже приходилось как-то писать.
Что сделала Анна? За что ей угрожает «отмщение», по библейскому эпиграфу к роману?
Анна уступила страсти — в том же положении, в котором Татьяна сказала, что будет «век ему верна».
Линии здесь даже не параллельны, они полностью совпадают.
Толстой как бы додумывает пушкинский замысел, давая ему иное развитие. Крайне показательно, что он вообще считал своей творческой особенностью, по сравнению с Пушкиным, «нажимание педали», прежде всего стилистическое. «Пушкин, описывая художественные подробности, делает это легко и не заботится о том, будет ли она замечена и понятна читателям; он же (Толстой) как бы пристает к читателю с той художественной подробностью, пока ясно не растолкует ее» (Запись С. Берса).
«В Анне Карениной» Толстой со страстной настойчивостью «пристает к читателю», давая пушкинской фабуле иной оборот. Он Пушкину не возражает. Нет, он с ним согласен. Но пушкинский прелестный акварельный рисунок Толстым углублен и расширен с какой-то безжалостной последовательностью. Под колесами поезда в конце концов гибнет Татьяна… только не та, «идеал русской женщины», а идеал, не удержавший своей идеальности, обольстившийся «миражом счастья», хотя бы и на чьем-то несчастье построенном! Сопоставление это на редкость плодотворно для понимания особенностей творческого характера, творческого жанра и строя Пушкина и Толстого, — с тематическим и стилистическим целомудрием у первого, с неистовой жаждой все договорить — у второго! Толстой выворачивает наизнанку пушкинскую поэму о верности, ничего в ней не разрушая и не отвергая. Да, он мог порой, в сердцах, называть другие поэмы Пушкина «дребеденью». Но «Онегина» Толстой щадил всегда. Историко-философские, отвлеченные взлеты «Медного всадника» заставляли его пожимать плечами, но здесь все было свое, близкое, стихийное, природное, почти что пахнувшее «пеленками»…