Оговорюсь, что конец советской литературы может оказаться воскресением литературы русской. Плакать, во всяком случае, не над чем! Но, разумеется, теперешнее обязательное принудительное «бездумие» — или, откровеннее, поглупение — ничем не лучше прежнего тенденциозного схематизма. Не поддаваясь соблазну приукрашать недавнее прошлое, не будем же близоруки и к настоящему — как нередко это случается в спорах, кто предпочтительнее: Сталин или Троцкий? В области литературы Сталин не лучше Троцкого, уж хотя бы потому, что при одинаковом пренебрежении к свободе творчества он грубее, тупее, уж хотя бы потому, что вокруг него сама собой расцветает нео-патриотическая казенщина, нео-казарменный душок, все то, от чего в течение всего 19-го века страдало русское литературное сознание и что сейчас торжествует снова… К этой теме надо будет еще вернуться, она стоит того, чтобы над ней подумать! Объясню сейчас только замечание о возможности воскресения, или, вернее, оздоровления русской литературы. Да, оно придет — если запрет заниматься какими-либо «вопросами» заставит литературу углубиться в самую сущность жизни, окунуться в глубь бытия, ощутить его текучесть, свежесть и вечную, природную правдивость. Оно, повторяю, может прийти. Но теперешние стихи о смелых парашютистах, обожающих свою прекрасную социалистическую родину, или о красных маршалах, бросающих молодежи с трибуны у кремлевских стен «лозунги счастья», — нет, это, право, не лучше былой трескотни насчет мировых пожаров или о том, что «это мы построили Парфенон»! Признаюсь, на мой личный вкус, даже безнадежнее — по эмоциональной тональности. Марксизм восходит к Гегелю, а это напоминает охотно-рядскую ненависть к «проклятым скубентам». Именно связь, родственные отношения, соединительные линии тут подозрительнее.
Сейчас в советской печати много толков о романе Ивана Макарова «Миша Курбатов», печатавшемся этой осенью в «Новом мире» и вышедшем затем отдельной книгой.
Роман вызывает бурное негодование критики, — негодование тем более понятное, что автор его оказался причастен к последнему заговору «врагов народа». Достается редактору «Нового мира» Гронскому за то, что он подобный пасквиль у себя поместил, — и как Гронский теперь ни изворачивается, ему эта оплошность едва ли сойдет с рук.
Что в «Мише Курбатове» возмущает «советскую общественность»? Во-первых, то, что в романе чувствуется сильнейшее влияние Достоевского, писателя по нынешним временам одиозного — не столько из-за его реакционных политических взглядов, сколько из-за свойств его тревожно-страстной, неугомонной «взрывчатой натуры». (Ленин сделал когда-то на полях «Бесов» любопытную надпись: «отвратительно, но гениально».) Во-вторых, то, что, описывая возникновение и рост некоего «комбината-гиганта», Макаров обращает внимание не на «парадную сторону дела», по его же собственному выражению, а на «будни, неприглядные и суровые будни».