Ладинский в последние месяцы выпустил две прозаические книги. На днях вышел сборник его стихов. Как бы ни оценивать достоинства его исторического романа или путевых заметок, всякий согласится, что автор — прежде всего «поэт». Стихи доминируют. В них автор — как бы у себя дома, в них мы ищем того, что для него наиболее существенно или типично. Кончается ли в наши годы стихотворная поэзия, допевают ли поэты свои последние песни? Как знать! Ладинский, во всяком случае, принадлежит к людям, которые пишут стихи оттого, что «не писать они не могут», которые убеждают, что в таких словах, как «вдохновение», «муза», «лира», еще сохранилось какое-то значение. Метафоры эти еще не совсем выветрились, за ними, очевидно, осталось что-то реальное…
Утверждая это, я вовсе не хочу сказать, что поэзия Ладинского должна всех прельстить, всем прийтись по сердцу, что она отвечает «духу времени», как ответила ему, например, в первые десятилетия нашего века поэзия Блока. Совсем нет. Поэзия эта органична, т. е. не выдумана, не сделана, а найдена; существование ее как некоего словесно-ритмического и идейно-эмоционального мира — вне подозрений и сомнений. Это очень важно. Но мир Ладинского замкнут, ограничен, и, кое в чем совпадая с темами и настроениями эпохи, во многом от них далек.
Книга называется «Стихи о Европе». Для нее подошло бы и шпенглеровское название, с упоминанием о «сумерках Запада». В самом деле, прощальные элегически-печальные тона в ней отчетливее других, и они-то и придают книге ее «современность»… Будущее, может быть, опровергнет общие теперешние предчувствия. Европа, может быть, долго еще будет процветать и благоденствовать. Но сейчас то сознание неизвестности, ожидания каких-то «неслыханных перемен, неслыханных мятежей», по Блоку или по другой из него цитате, — «холода и мрака грядущих дней», слишком распространено, чтобы оказаться вполне случайным. Ладинский в своем римском романе писал, в сущности, о том же, о чем пишет в стихах. Только там он попытался перевоплотиться в человека иной эпохи, а здесь говорит от себя: Виргилиан вздыхает над исчезающей, тающей, меркнущей славой и прелестью Рима, как его поздний потомок тревожится теперь о судьбе новой культуры перед надвигающейся на них тьмой.
Европа, ты зябким и сирым
Летит голубком, но — куда?
С непрочным и призрачным миром
Прощаешься ты навсегда.
Бодлер однажды сказал: «Париж грустен, как Рим, в нем слишком много воспоминаний». Вот ключ к настроениям, которыми часто проникнуты стихи Ладинского: если даже будущее и не так страшно, то лучшее все-таки уже не впереди, а позади… Еще есть свет, но это уже косые бледные лучи заката. Еще есть движение, но главная часть пути уже пройдена.