Записки А. Н. оставляют впечатление кое в чем неожиданное: личность Лескова в них настолько ярка, что рядом с ней его романы и рассказы, как они ни талантливы, кажутся все-таки беднее, чем могли бы оказаться… Между тем к литературе он относился не только с великой страстностью, но и с совершенной честностью — и имел право сказать: «Мне кажется, я пишу то, что должно, и, во всяком случае, то, что чувствую искренне». Он добавлял, что если не все ему удается, то следует неудачу отнести «на счет неуменья», а никак не на счет спешки, лени или небрежности, как у других писателей.
— Я даже представить себе не могу, как не могу представить себя человеком высокого роста, чтобы сесть писать повесть и не знать, что из этого выйдет и для чего я ее пишу. Я, конечно, не знаю еще, удастся ли она мне, но я знаю, для чего эта повесть нужна и что я хочу ею сказать!
Толстовский взгляд на творчество принят в этих словах безоговорочно. Лесков и не допускал никаких полурешений и полумер. «Компромисс я признаю в таком случае, если мне скажут, — попроси за кого-нибудь, а если тот, у кого я буду просить, глупый человек, то я ему напишу — ваше превосходительство! Но в области мысли — нет и не может быть компромиссов… Если при помощи литературы нельзя служить истине и добру, нечего и писать, надо бросить это занятие!»
У Лескова сейчас очень много поклонников. Но любят-то они в нем, пожалуй, не совсем то, что ценил в себе он сам. Во всяком случае, поздние, старческие его воззрения на литературу и творчество крайне далеки от теорий, господствующих теперь.
А ведь, в сущности, тем-то он и замечателен, что все в нем было и остается «против течения»! Язык языком, но не в хорошем же языке — истинная заслуга, дело и величие писателя. Лесковским языком слишком уж усердно у нас козыряют и, может быть, искажают образ художника, подрывают к нему другой, более глубокий, интерес.
Андрей Николаевич отнесся к отцу с подлинным вниманием, действительно как сын не только в физическом, но и в духовном смысле слова. Поэтому записки его так и замечательны.
<«Стихи о Европе» А. Ладинского. — Новые стихи Н. Заболоцкого>
Писатели и поэты… Соединение этих двух слов встречается постоянно то в литературных статьях, то на повестке какого-нибудь собрания. Некоторую нелепость его чувствуют все: будто поэты не писатели! Будто поставить между этими двумя понятиями союз «и» не то же самое, что сказать, например, «цветы и розы». Но разделение держится упорно, причем инициатива его скорей исходит от людей, пишущих стихи. Они дорожат своим званием поэта как высшим титулом. Даже в наше время при распространившемся сейчас пренебрежении к стихам никто, вероятно, не станет отрицать, что в литературных классификациях «поэт» стоит выше просто «писателя». Поэтов не так охотно печатают, ими меньше интересуются, о них меньше говорят — все это так. Но показательно, что, если человек с одинаковым искусством пишет стихи и прозу, он именуется в истории литературы поэтом, и не в том расплывчатом, расширенном смысле слова, в каком поэты — Толстой или Гоголь, а в самом точном и узком. Пример Пушкина, прежде всего приходящий в голову, не вполне убедителен, так как прозаического «Онегина» Пушкин все-таки не создал. Но Лермонтов в прозе не менее значителен, чем в стихах, однако он для нас несомненный «поэт»; наличность высшего звания делает ненужным употребление всякого иного. Можно было бы вспомнить множество и других имен — в подтверждение установившегося правила.