Вермандуа касается самой сущности творчества. Но усталость и брезгливость удерживают его от всякой борьбы, как и от всяких надежд. Он подсчитывает доходы, сочиняет статью об Идене в стереотипно-напыщенном стиле, будто махнув рукой на «бессмысленные мечтания». Греческий свой роман он в конце концов, вероятно, напишет. С трудностями совладает. А об уединенных догадках или сомнениях не расскажет даже друзьям.
Прекрасный, холодновато-грустный портрет писателя — одна из бесспорнейших удач Алданова за последние годы. Книжное, привычно-торопливое выражение «удача», над которым, конечно, поморщился бы Вермандуа, не совсем даже уместно тут. Все так верно, так просто, так вежливо-умно (как по соседству у Цветаевой — умно так вызывающе, с таким наскоком и дерзостью!), так скромно, наконец, что условные литературные оценки — ни к чему. Мне показалось досадным только, что отрывок заканчивается текстуальным воспроизведением болтовни об Идене. Пародия тонка и забавна, но рассеивает впечатление.
Рассказ В. Яновского «Вольно-американская», как почти все, что пишет этот неровный, но даровитый художник, — демонстративно-трагичен. Среди наших молодых писателей Яновский едва ли не единственный в этом смысле последователь Леонида Андреева. Он всегда «пугает», но, кажется, не только по пристрастью к мрачным тонам и зловещим эффектам, а по самому складу своего сознания. Выражаясь языком Вермандуа, трагизм у него «органичен», хотя чуть-чуть и театрален. Но ведь актерами люди рождаются, как рождаются поэтами, и понятие театральности отнюдь не совпадает с понятием притворства. Должен признаться, что порой от «пугания» Яновского становится все-таки «страшно». Что-то за ним есть, что-то есть в нем, и это «что-то» медленно прорастает, зреет и крепнет. Медленно, но верно… Новый рассказ Яновского смело задуман: тема на первый взгляд проста, в действительности же опасна именно из-за этой своей обманчивой простоты. О человеке, который все в жизни проиграл, о человеке, которому ничего больше не осталось, можно убедительно рассказать, лишь дав почувствовать его падение, и недаром Стендаль сказал, что, пока не явится новый Шекспир, мы не поймем, чем был день после Ватерлоо. Сомнительный герой Яновского, спекулянт и хвастун, мало похож на Наполеона, но драма его, в сущности, та же: разница только в масштабе, размахе, резонансе… Рассказ отлично начат, с безошибочным чутьем в деталях, с какой-то лихорадочной затравленной спешкой в самом ритме фраз. Но не лучше ли было бы оставить его, как роденовскую статую, недоделанным, неоконченным — во всяком случае, без тех «финальных» сцен, которые явно сбиваются на «оперность». К тому, о чем рассказано на первых страницах «Вольно-американской», они ничего не добавляют. Первые же страницы — трудно забыть.