У Зурова вместо драматизма — лирика: все в его прелестно-бледноватой «Молодости» тонет в акварельных эпитетах, полувздохах, намеках, предчувствиях, в сладости и нежности. К сожалению только, читая «Молодость», все время что-то вспоминаешь, отчетливее всего, пожалуй, Бориса Зайцева. Это зайцевский мир, зайцевский тон, к тому же и у самого Зайцева уже не вполне оригинальный, а им лишь очищенный и упорядоченный. Знаете? Россия, весна, мечты, цветы, ранняя любовь, ранняя смерть, неизвестность, страх, безотчетный восторг, и в глубине, как фон, всякие запахи и звуки, с какой-нибудь тоскующей одинокой кукушкой или горьким сырым дыханием леса… Мир этот хорош, что и говорить! Но открыт он уже давно, и с первых слов рассказчика уже чувствуешь, куда намерен он нас увести. Зуров очень талантливо пишет. Но он как будто еще колеблется, не выбрав или не зная, о чем ему писать, и принимает порой чужие (или даже, вернее, перешедшие в общественное достояние) сокровища за свое личное богатство.
О Сирине так часто и много приходится говорить, что позволю себе на этот раз лишь отметить появление первой части нового его романа «Дар» — вещи, по-видимому, иронической не только в отдельных чертах или эпизодах, но и в самом замысле.
Девять стихотворений Вячеслава Иванова украшают поэтический отдел «Современных записок». Из них хотелось бы выделить «Воспоминание о А. Н. Скрябине».
Я заходил к нему — на «огонек».
Он посещал мой дом. Ждала поэта
За новый гимн высокая награда,
И помнит мой семейственный клавир
Его перстов волшебные касанья…
Тут запечатлена целая эпоха нашего искусства, эпоха, оборвавшаяся с войной. Имя Врубеля, о котором Вячеслав Иванов когда-то так глубокомысленно и проницательно писал, вероятно, соединяется в его памяти с именем Скрябина. Оба они были «властителями» мечтаний и дум целого поколения — и, право, позднейший, теперешний скептицизм, формально, быть может, и обоснованный, бессилен чем-либо умалить ту вещую внутреннюю гениальность, которою их творчество было одушевлено. А главное — бессилен ее заменить.
В стихах Галины Кузнецовой всегда приятен мягкий женственный напев и всегда радует непосредственность чувства. Юрий Мандельштам более «литературен», но достигает изящества в условной обработке слегка условных эмоций.
Влад. Смоленский искусен, красноречив и патетичен. Его стихи очень характерны для тех «слоев» молодой эмиграции, которая беспомощно колеблется между царем и Сталиным, между вечной непримиримостью и мыслью, не пора ли
Горло перервать буржую
(или самому себе)?