Откуда вы все это взяли? — вправе спросить читатель. Где это у Шмелева вообще, где это, в частности, в «Путях небесных»? Можно было бы ответить: везде, в замысле, в языке, в каждом случайном авторском замечании! Шмелев принадлежит к тем писателям, которые властно приглашают нас к умственному сотрудничеству, и, додумывая его повествование, ища каких-либо реальных из него выводов, только к такому заключению и приходишь. Иного ключа к Шмелеву, мне кажется, нет: иначе его творчество оказалось бы пронизанным фальшью… Добавлю, что иначе осталась бы необъяснимой и глубокая скорбность шмелевского вдохновения, не грусть, не печаль, а именно безысходная скорбь, разлитая в его книгах. Религиозное чувство само по себе есть прежде всего — чувство преодоления смерти. Казалось бы, у Шмелева оно должно привести к просветлению, к надеждам и обещаниям, — и, вероятно, это было бы так, будь религиозное чувство у него свободно. Но оно густо окрашено в условно-национальные тона, тесно связано с известным житейским укладом, с известным бытовым строем, и гибель оболочки оказывается в конце концов для Шмелева значительнее, нежели нетленность сущности. Смерть доминирует, и взгляд обращен назад, к воспоминаниям. Все искусство и все дарование художника направлено к тому, чтобы создать мираж, и вызвав из небытия исчезнувший мир, какой-то заклинательной волей водворить его на месте мира настоящего.
Даринка из «Путей небесных» отдаленно похожа на Катерну из «Грозы», хотя внутренняя тенденция образа противоположна той, которой наделил свое создание Островский.
Катерина пытается уйти оттуда, куда возвращается Даринка. В Катерине — основательно или нет — многие у нас находили первые проблески женского «протеста», а покойный Аким Волынский, если не ошибаюсь, даже сравнивал ее со своевольными, горделивыми ибсеновскими героинями. Даринка утверждает как цель, как образец именно то, от чего так называемые «новые женщины» отрекались: верность, вопреки сердечному влечению, скромность, кротость, покорность судьбе. Родственна она Катерине лишь в страстном сознании долга, в волевом напряжении, в силе, скрытой под маской беспомощности. Живет Даринка в Москве — в сравнительно недавние времена. Но, как и Катерина, могла бы по внутреннему своему складу быть одной из тех, кого жгли на кострах и травили дикими зверями на арене.
Ночью, ранней весной, на Тверском бульваре встретилась Даринка с человеком, жизнь которого оказалась неразрывно сплетена с ее существованием.
— Я испугалась, что станут приставать, — рассказывала она много лет спустя, — сидела вся помертвелая. Как они только сели, хотела уйти сейчас, но что-то меня пристукнуло. У меня мысли путаются, а тут кавалер бульварный свое начнет. Встали они — сразу мне легче стало, а они опять сели… Я сразу поняла, что это серьезный барин, и им не до пустяков, и очень они расстроены. И сразу они мне понравились. Даже мне беспокойно стало, что они покурят и отойдут.