«Пути небесные»… Если они существуют, то, значит, кто-то идет ими и теперь, в наши «окаянные» — уж не по Шмелеву, а по Бунину — дни. Как идет, куда идет? Шмелев об этом молчит. Он чувствует, что Даринка с Вагаевым не могли бы существовать теперь, — и поэтому отодвигает их на полвека назад. Но именно к ним обращено его сердце, — к ним, ко всей этой цельности, к этой простоте, к этой бытовой и душевной прелести, которые вскормлены и взращены для него старой Россией.
Еще одна особенность Шмелева. О ней упомяну лишь мельком, в заключение: для него характерен крайний «анти-европеизм» (не совсем то же, конечно, что анти-западничество, в установленном для западничества смысле слова!). Один из смыслов «Путей небесных»: только в России все это и могло произойти! Рассудком не соглашаешься, но с такой нетерпимой, исступленной, все заполняющей, все заслоняющей привязанностью к родине не хочется спорить. Особенно теперь.
<«Отплытие на остров Цитеру» Георгия Иванова. — «Одноэтажная Америка» И. Ильфа и Е. Петрова>
«Отплытием на остров Цитеру» Георгий Иванов назвал свой первый сборник стихов — тоненькую тетрадку, вышедшую лет двадцать пять тому назад. То же название он дал теперь книге, в которую включены лучшие стихи, написанные им за эту четверть века. Автор оказался строг к своему юношескому вкусу и вдохновению: из прежней «Цитеры» в «Цитеру» новую ни одно стихотворение не вошло.
Декоративное, навеянное «кудесником Ватто» название в те далекие годы многих озадачило своей причудливостью. Но Георгий Иванов дебютировал как футурист, а футуристы и не тем еще смущали публику. Правда, примкнул он не к «кубо»-футуристам, а к «эго»: группы эти относились друг к другу приблизительно так же, как в социал-демократии большевики к меньшевикам. «Кубо» сбрасывали «Пушкина с парохода современности», все презирали, всем грубили, отвергали всякую традицию и, как тогда говорили, «дыр-бул-щурили»: у Крученых было стихотворение, именно так начинавшееся. «Эго», со своим сладкогласным вожаком Игорем Северяниным, были смирнее, воспевали «изыски и пряности», томились о «красоте» и даже псевдонимы выбирали особенно звучные: сын Фофанова назвал себя Константином Олимповым, а другой молодой поэт, недовольный тем, что родился не то Перловым, не то Смирновым, стал подписываться Граалем Арельским.
Георгий Иванов недолго пробыл в окружении Игоря Северянина. Вскоре после выхода «Цитеры» в «Аполлоне» появилась восторженная заметка Гумилева о новом поэте, и литературная судьба его была решена… С престижем и влиянием Гумилева трудно было тогда кому-либо бороться. Конечно, на вечерах и «поэзо-концертах» Северянин имел головокружительный успех. О Северянине читали лекции. Северянин в два-три года стал настоящей знаменитостью. Имя Гумилева было неизмеримо скромней. Но «погоду делал» именно он. Его суждения были безапелляционны, и в поэтических кружках почти механически принимались на веру: то, что в «Аполлоне» было одобрено, считалось прекрасным, то, что было там высмеяно, — дурным. И надо сознаться, не случайно, не напрасно: время по крайней мере на девять десятых «ратифицировало» гумилевские оценки. Удивительный вообще это был человек — гораздо более оригинальный, позволю себе сказать, гораздо более глубокий и талантливый, чем его стихи, человек, о котором трудно рассказать, потому что он сам себя исказил, сам себя обворовал какими-то напыщенными позами и теориями, каким-то вечным стремлением вести высокую литературную политику!.. Сколько нелепостей наговорил на своем веку Гумилев (не в печати, а в устных, особенно в публичных, спорах)! Как бесил он своих бесчисленных врагов, как часто бывали они правы в своем бешенстве! И в то же время — какое исходило от него «электричество», как бывал он неотразимо убедителен, если переставал ломаться, как был обаятелен и умен в простом товарищеском общении. Кроме того: как он понимал стихи! Нет, расплывчатыми поэтически-привлекательными чувствами и мыслями обмануть его было нельзя. Он насквозь видел структуру каждой строки, безошибочно определял ошибки интонаций, достоинства или недостатки стиля, самое качество словесной ткани. Ничто не ускользало от него.