Зайцев в прошлом ищет иного. Ему дорого не то, что людям известного круга жилось до революции приятно и «вольготно», а то, что стихии, те судьбы, от которых, по Пушкину, «нет защиты», еще не угнетали тогда человека, не мешали ему пользоваться жизненными благами, ни с какими специальными преимуществами не сопряженными. Основа, двигатель зайцевского лиризма — бескорыстие. Не думаю, чтобы ошибкой было сказать, что это вообще духовная основа и двигатель всякого истинного лиризма и даже больше: творчества. Эгоист, стяжатель всегда противопоэтичен, антидуховен, какие бы позы ни принимал: правило, не допускающее исключения. Зайцев женственно-сострадателен к миру, пассивно-грустен при виде его жестоких и кровавых неурядиц — но и грусть, и сострадание обращены у него именно к миру, а не к самому себе. Во всяком случае, суживая понятие мира, — обращены к России.
Маленькому Глебу кажется, что отец и мать — любящие благодетельные силы, охраняющие его от всяких тревог и несчастий. Кажется это ему не случайно и не напрасно. Вокруг — такое устоявшееся спокойствие, что родители действительно в состоянии играть роль добрых божеств. Вот, например, Глеб на вступительном экзамене в калужскую гимназию отвечает на вопросы законоучителя о. Остромыслова. Отвечает плоховато. Священник поправляет — поправляет «без раздражения», — пишет Зайцев.
«Зачем волноваться о. законоучителю? В мире все прочно, разумно, ясно. Вся эта гимназия, и город Калуга на реке Оке, и Российская империя, первая в мире православная страна — все покоится на незыблемых основах и никогда с них не сдвинется. Что значит мелкая ошибка маленького Глеба? Все равно „Дарвин“ давно опровергнут, вечером можно будет сыграть в преферанс, послезавтра именины Капырина, все вообще превосходно». «Никогда с них не сдвинется…». Если бы даже не знать о событиях, происшедших в последние десятилетия, можно было бы по книге Зайцева догадаться, что империя «сдвинулась», что она шла к тому, чтобы «сдвинуться». Иначе рассказчик по-другому о ее прежнем житье-бытье говорил бы, не прерывал бы плавной речи вздохами, намеками, многозначительными паузами. К отцу Глеба, провинциальному заводскому инженеру, приезжает губернатор — олицетворение «незыблемой» власти, благосклонного величья, торжественного спокойствия. Зайцев мог бы, в сущности, и не добавлять, что «через тридцать лет вынесут его больного, полупараличного из родного дома в Рязанской губернии и на лужайке парка расстреляют». Если не в точности это, то нечто подобное, близкое читатель предчувствует.