В статье о. Булгакова есть большая стройность. Она задумана и написана в соответствии с общим его мировоззрением — и эта ее внутренняя «основательность» чувствуется в каждой строке. Но отчего статью эту так тяжело, порой даже мучительно читать, независимо от сочувствия или не-сочувствия тенденции автора? Не оттого ли, что стройность ее насильственна и Пушкин, «живой Пушкин», противоречивый, порывистый, страстный, вянет и сохнет под лучами этого догматического анализа. Ему отпускаются все грехи — легче, может быть, чем он ожидал сам (и даже чем ждали мы). Ему отводится в посмертный удел — заслуженная слава, безоговорочное признание, и там, в лучшем мире, «обитель Вечной красоты». Но все-таки Пушкина становится жаль, — трудно объяснить, почему. Вспоминаешь его, вспоминаешь его стихи, его письма — и видишь, какая разверзается пропасть между тем, чем он был в действительности, и этим холодноватым, принудительным, рассудочно-вдохновенным его апофеозом. Впрочем, статья о. Булгакова и называется «Жребий Пушкина». Понятие жребия, при религиозном к нему подходе, не указывается, конечно, в биографию или критический портрет. Оно допускает толкования и более отвлеченные.
При чтении не раз вспоминается Владимир Соловьев. Прот. Булгаков во многом с ним сходится, но выводы его другие, и суд над Пушкиным менее суров.
«Пушкин, — утверждает о. Булгаков, — не только есть великий писатель, нет, он имеет и свою религиозную судьбу, как Гоголь, или Толстой, или Достоевский, и, может быть, даже более значительную, и во всяком случае более таинственную. Поэт явил нам в своем творчестве не только произведения поэзии, но и самого себя, откровение о жизни своего духа в ее нетленной подлинности. Ныне изучается каждая строка его писаний, всякая подробность его биографии. Благодарным потомством воздвигнут достойный памятник поэту этой наукой о Пушкине. Но позволительно во внешних событиях искать и внутренних свершений, во временном прозревать судьбы вечного духа, постигать их не только в земной жизни, но и за пределами ее, в смерти, в вечности. Такое задание превышает всякую частную задачу „пушкинизма“. Оно непосильно в полной мере для кого бы то ни было. Однако оно влечет к себе с неотразимой силой, как к некоему, хотя и тяжелому, но священному долгу…»
Вслед за Соловьевым о. Булгаков считает, что причина гибели Пушкина — в нем самом. Правда, внешние обстоятельства его жизни после женитьбы были тяжелы. Но биографы, стремящиеся сделать его безответной жертвой, не замечают, «что тем самым хулят Пушкина, упраздняют его личность, умаляют его огромную духовную силу… Пушкин достоин того, чтобы за ним признана была и личная ответственность за свою судьбу. Его жизнь, хотя и протекала в определенной среде и ею исторически окрашивалась и извне направлялась, однако ею не определялась в своем собственном существе».