А потом я представила, как через несколько минут она с ворчанием возвращается в белый кожаный салон, чтобы сообщить своему спутнику, что лак не высох и на скрипке нельзя играть еще месяц. Карета уезжает, на запятках неодобрительно покачиваются фонари в форме тыквы. Но кучер, услышав слова хозяйки, вполне мог улыбнуться в знак сочувствия мастеру, потому что, в отличие от хозяев, он много знал о проблемах с лаком. Возможно, ему даже было что сказать о секретных рецептах лаков: в XVIII веке это было серьезным предметом для обсуждения.
Любой кучер постоянно старался добиться того, чтобы его карета блестела в любое время года – ведь солнце летом и лед зимой серьезно повреждали смолу. Иногда кареты опасно сворачивали с одной стороны дороги на другую, и дело не в том, что кучеру вдруг захотелось пощекотать нервы, – они просто старались держаться в тени, чтобы солнце не попортило лак. Англичане считали такую манеру вождения неправильной, и «в Англии многие прекрасно отлакированные кареты полностью теряют вид вскоре после того, как их начинают использовать; причиной этого является лень и неряшливость кучеров»[138], – писал один француз, ужасаясь кошмарному виду английских карет.
В начале XVIII века возник невероятный ажиотаж, когда парижанин месье Мартен изобрел долговечный лак цвета янтаря. Было известно, что одним из его ингредиентов был копал, дорогая смола из Америки, которую вполне мог использовать и Страдивари (хотя, конечно, Мартиненго мог познакомиться с ней только уже будучи глубоким стариком). Однако остальная часть рецепта держалась в строжайшем секрете. Богатые люди покрывали этим лаком свои экипажи, а английское Общество искусств и наук пообещало выплатить премию любому англичанину, который сумеет сделать такой же. На самом деле они были практически уверены, что им не придется выплачивать обещанные тридцать фунтов, устанавливая невероятно жесткие критерии. Достойный премии лак должен был быть «твердым, прозрачным, светлого цвета, способным к тончайшей полировке и не подверженным растрескиванию». В качестве теста он будет «подвергаться воздействию жаркого солнца, мороза или сырости в течение шести месяцев». Узнав об этом, месье Мартен рассмеялся и заметил, что, если кто-то когда-нибудь сумеет пройти это испытание, «тогда я выкину свой лак».
Перед залом в ратуше Кремоны, где были выставлены скрипки, сидел вооруженный охранник, скучая и щелкая пальцами. Похоже, ему давно надоело сидеть в окружении картин XVIII века с большими толстыми херувимами (с появлением в Европе шоколада и белого сахара они стали значительно пухлее). После того как я заплатила за вход, охранник и его коллега устало поднялись и вошли в зал вместе со мной. Это была соседняя с холлом комната, большая, со множеством канделябров и коринфских колонн. Было выставлено шесть инструментов, каждый в отдельной витрине, так что я могла разглядывать их со всех сторон, каждую деталь. Чтобы они оставались скрипками, а не вернулись к своему естественному состоянию набора из кусков дерева, на них нужно ежедневно играть, ведь инструмент, на котором не играют, быстро теряет способность правильно вибрировать: после серьезной реставрации требуется месяц или больше, чтобы инструмент вернулся к стандарту, необходимому для концертного исполнения; подобно практикующему музыканту, скрипка должна регулярно быть в работе.