Первым препятствием на моем пути была виза. В Исламабаде у меня были друзья, которые могли помочь мне сесть на самолет ООН, летавший дважды в неделю в Фейсабад, ближайший к шахтам город. Но, согласно правилам, действовавшим внутри страны, я могла подняться на борт только при наличии талибской визы, – на случай, если мы совершим аварийную посадку. Я не могла не чувствовать, что если это произойдет, то наличие правильных документов будет наименьшей из моих проблем, но правила есть правила, и мне пришлось им следовать. Конечно, я могу получить визу, – последовал любезный ответ от этого обычно не особо любезного правительства, – все, что мне было нужно, это сопроводительное письмо от моего собственного правительства.
«Естественно, вы не можете получить такое письмо, – пришел ответ из британского посольства. – Мы не признаем талибов законным правительством». Я была в затруднительном положении, поэтому решила поехать в Исламабад, чтобы разобраться во всем, и, к своему удивлению, я ворвалась в Афганистан, как пробка из бутылки безалкогольного шампанского. В первое же утро мне позвонила подруга, работавшая в ООН. «Они решили взять тебя без визы, – сказала она. – Я отправила за тобой машину, сможешь быть готова через десять минут?» Я запихнула в рюкзак три шальвар-камиза с длинными рукавами, мешковатые брюки, длинные рубашки и шарфы, а также блокноты, ботинки и книгу Гэри («Драгоценные камни»), после чего сломя голову выбежала из дома. Через два часа я уже летела в девятнадцатиместном «Бичкрафте» на запад.
Пакистанский журналист Ахмед Рашид в своей книге об Афганистане[204] рассказывает историю, услышанную им от одного старика. «Когда Аллах заканчивал создавать этот мир, Он увидел, что там осталось много мусора, обломков и вещей, которые больше никуда не годятся. Он собрал все вместе и бросил на землю. Так получился Афганистан». Когда мы пересекли высокий Памир, это описание показалось мне справедливым. Мы летели над заснеженными горами; где-то под нами были легендарные рудники Бадахшана и деревня, где разрешалось жить только мужчинам. Глядя вниз на негостеприимную местность, было почти невозможно поверить, что там может жить хоть кто-то.
Бадахшан был регионом, попавшим в осаду: большая часть страны находилась под оккупацией самых темных сил. Устоял лишь небольшой участок, который с каждым годом становился все меньше. Это напомнило мне деревню в комиксах об Астериксе. В Бадахшане жили неукротимые бойцы, возглавляемые несколькими могущественными людьми, а самым могущественным из них был Ахмед Шах Масуд, чья более чем двадцатилетняя карьера превратилась в местный миф. Люди верили, что его нельзя убить, хотя в сентябре 2001 года он все же погиб, когда бомба смертника, заложенная в телекамеру, взорвалась прямо у его лица. Причиной столь долгой удачливости было не волшебное зелье, а главным образом жесткая тактика, приправленная его харизмой и отчаянием людей, не желавших стать расходным материалом для талибов. Но успехи стоили денег, а война не приносила особого дохода. Нашлось два источника средств – изумруды из Панджшерской долины и лазурит из Бадахшана. Я знала, что шахты будут работать вовсю: правительство нуждалось в деньгах.