— Солнце-то придет, только вот душа от этого светлей не станет.
С улицы донесся гул мотора. Через некоторое время в дом вошел Арсалан, поздоровался с родителями и остановился возле стола.
— Так… Гуляем…
— Выпей со мной, Арсалан.
Алексей потянулся к бутылке. Арсалан отстранил его руку и бутылку выбросил в окно.
— Душа болит, Арсалан. — Алексей неуверенным движением расстегнул ворот рубашки.
— У него душа болит, — сверкнул глазами Арсалан. — А у Кати не болит? У Анны не болит? А у отца с матерью душа не болит? — Арсалан кивнул на Батомунко и Чимит.
Алексей опустил голову на грудь.
— Его там люди ждут, а он убежал в степь и водку хлещет.
— Что же, по-твоему, мне и выпить нельзя? Да?
— Нельзя, Лешка! На то и крылья даны орлу, чтобы летал. Тебя народ за человека принял, поверил тебе, пошел за тобой. Сама Нина Васильевна дорогу уступила. А выходит, мы перепелку за сокола приняли. Ты же нас всех обманул. Вспомни-ка нашу клятву. Или ты забыл ее?
Нет, этой клятвы Алексей не забыл.
…Онон. Лето. На берегу реки горит костер. Возле него сидят Борис, Арсалан, Алексей. Вдали полыхают зарницы, а мальчишкам кажется, что это где-то бьются их отцы и братья с фашистами. Борис взял нож и острием надрезал палец. Выступила алая капля крови. У Бориса побледнело лицо. Он смотрит на зарницы и говорит:
— Клянусь боевым оружием отцов, клянусь их ранами, клянусь слезами матерей быть всегда верным другом. Если я смалодушничаю перед жизнью, если предам вас, то пусть меня постигнет самая суровая кара — презрение моего народа. Трусам и подлецам не место на земле. Если один из вас окажется в беде, то я приду на помощь, если даже придется перешагнуть через собственную смерть. Если я этого не сделаю, то пусть потухнет мой очаг[19]. Клянусь!
Такую же клятву произнесли Арсалан и Алексей. Потом, стоя у костра, они соединили пораненные пальцы, и крупная капля крови упала на землю.
— Теперь мы побратимы, — взволнованно проговорил Арсалан.
Много с тех пор утекло воды в Ононе. Но Алексей помнил каждое слово клятвы.
— Может, Борису позвонить, рассказать о тебе?
— Прости, Арсалан. И ты, отец, и ты, мать. Простите меня. Не устоял.
— Пей крепкий чай и в постель, — уже более мягко предложил Арсалан. — Мать раны перевяжет.
Через полчаса Алексей уже спал тяжелым сном. Арсалан сел за стол.
— Беда к человеку пришла. Зачем же ты так с ним говоришь, сын? — упрекнула Арсалана Чимит.
— Его беда — моя беда. Потому так и говорил.
— Ничего, Чимит, буря сильную птицу закаляет, слабую убивает, — вмешался в разговор Батомунко.
Арсалан выпил стакан чаю и встал.