— Однако смотрю я на Федора и Дариму, сердце шибко радуется. Пусть ваши дочери будут хорошие хозяйки, а сыновья — лучшие табунщики в нашей степи.
— Горько!
Тост следовал за тостом. И вот из-за стола вышла Анна.
— Серега, а ну русскую.
Сергей взял баян, слегка пробежался пальцами по клавишам и заиграл. Голоса стали смолкать, все смотрели на Анну. А она стояла посреди зала в красном, как пламя, костюме, белых лакированных туфлях на высоком каблуке, ковыльные волосы уложены кольцами. Анна вскинула голову, повела плечами, притопнула каблуком раз, другой, точно проверяя, прочен ли пол, и пошла по кругу выбивать чечетку.
— Эх мать честная, — ерзал на стуле захмелевший Маруф Игнатьевич, не выдержал, вскочил, ударил по колену рукой и схватился за поясницу. Его подхватили за руки и усадили на место.
Алексей смотрел на Анну. Загорелись его глаза. Плясун он был не из последних.
— Петрович, а ну тряхни стариной, — подзадоривал Ананий.
— Петрович, или казаки вывелись в Забайкалье? — тряс бородой Маруф Игнатьевич.
Алексей посмотрел на Нину Васильевну, мол, удобно ли? Она глазами показала: «Давай!»
Алексей отставил стул, хлопая в ладоши в такт музыке, пошел вприсядку, наступая на Анну. Она легко, точно на крыльях, то отлетала от него, то шла кругом. Лицо у Анны оживилось, глаза блестели, пьянела она не от вина.
Вихрем кружили Алексей с Анной по залу, звенели на столах бокалы, вздрагивали стекла в окнах. Наконец выбили они разом дробь и остановились.
Анна подошла к столу и озорно крикнула:
— Рюмку мне!
Ей подали бокал, наполненный вином.
— Милая Ласточка, большой радости тебе в жизни. И тебе, Федя.
Анна осушила бокал и ударила об пол, сверкнули хрустальные брызги.
— Счастья вам!
Батомунко и Степан Тихонович сидели в обнимку. У Батомунко на могучей груди рубашка была расстегнута, лицо от выпитого вина раскраснелось, но держался он с достоинством, лишнего движения не делал, знал, что на него смотрят все гости. Степан Тихонович горбился, усы его обвисли, и от этого казался он жалким.
— Все здесь радуются, а у меня тяжело на душе, будто чужой я здесь, пришлый откуда-то, — говорил Степан Тихонович.
— Однако я тебе говорил, не уезжай, Степан, жалеть потом будешь.
— И жалею, сват. Боязно в глаза Нине Васильевне посмотреть. Она со слезами просила меня остаться. Каждая пара рук тогда дороже золота была. Не послушал. А село-то не узнать!
— Што теперь говорить? Хоть на старости лет на землю отцов пришел.
— Каждую ночь она мне снится. Коммуну нашу вижу. Вдвоем мы с тобой в поле. Учу я тебя пахать. А то на конях куда-то скачем.