— Теперь мы богачи.
Анна даже не повернула головы. Она смотрела вдаль.
— Помнишь, Алеша, когда я пришла к вам в бригаду, вот такой же вечер был. Земля парным молоком пахла. Облака пламенели. И Белый камень красным был.
— А ты посмотри.
Анна повернулась. Раскаленным валуном лежал Белый камень.
— Ты не забыл тот вечер? — тихо спросила Анна.
— Нет. Ты попросила меня принести красный камень. Я иду, а на ладони у меня будто маленькое солнце лежит. И только ты взяла, камень погас, стал белым. Оказывается, и красный цвет гаснет, если его касается холодная душа.
Анна пристально посмотрела на него.
— Помнишь?
— Все помню, Аннушка, все.
— Алеша, милый, ты любишь меня. Любишь? А я-то дура… Спасибо, Алеша… Только ты обо мне плохо не подумай. Мне ничего не надо. Довольно и того, что не забыл. До свидания.
Анна села на мотоцикл и помчалась в село. Алексей проводил ее долгим взглядом и пошел на полевой стан. Там была Нина Васильевна.
— А ты что бродишь один как неприкаянный? Поедешь?
— Нет. Я побуду еще здесь.
— Смотри. А я что-то устала, домой поеду.
Все эти дни Анна, как на крыльях. Мир — в радость, работа — в сласть. Сама того не зная, похорошела, зацвела буйно, как припоздалый черемуховый куст. Мужчины провожали ее долгим жадным взглядом. Случалось, и приставали, грубо, нахально. Бабы втайне завидовали Анне, боясь за своих мужей, но в этом они не признались бы даже под смертной пыткой. А поэтому с особым наслаждением злословили о ней:
— Алексею Петровичу на шею вешается…
— Бесстыжая. В чужую семью лезет…
— Ребенка осиротить хочет…
Вот такой слушок вполз в дом Огневых. Не находит себе места Елена Николаевна, не идет сон, думы в узлы завязываются. Последнее дело чужую семью разбивать. Детские слезы не прощаются. Грех-то какой. Теперь сраму не оберешься. Людям хоть на глаза не показывайся. Да и Алексей-то хорош — немужнюю бабу сбить с пути, что сорвать подснежник в стерпи. Ославит, а потом к жене под бок. Уж не молод.
— Что это ты все вздыхаешь? — спросил Матвей Иванович.
— Слышал, что про Анну-то с Алексеем Петровичем в деревне говорят?
— Вам, бабам, вместо языка-то топор бы подвешать, вот нарубили бы дров.
— А если правда, тогда что делать будем?
— Не сосунята, какую кашу заварили, ту и хлебать будут.
— Анна-то, поди, родная тебе дочь. И не жалко?
— А на что ей моя жалость? К подолу вместо хвоста цеплять? Не урод, слава богу, всем взяла: и красотой и умом.
— Вот принесет в подоле, тогда другой сказ заведешь.
— И что ты ко мне пристала, как репей к овечьему брюху, — рассердился Матвей Иванович. — У вас, у баб, не душа, а дьявол рогатый. Он-то и делает все навыворот, не по-людски. Что ей теперь, кукушкой жить? А с Алексеем у них смолоду карусель идет. Поди разбери, что им надо. И не нашего ума это дело. А бабы весь век свой судачат. И в праведные-то они обряжаются тогда, когда уж сами грешить не могут.