Хронологические сдвиги такого рода не мешали общей исторической картине»[449].
Ни в коей мере не оспаривая этого в принципе верного вывода, попытаемся все же дать объяснение именно данному «хронологическому сдвигу». С одной стороны, картина юного Петербурга явно изображена с учетом взгляда самого автора, умудренного историческим знанием. Отсюда уточнения: «не украшенной еще… но уже покрытой…» С другой стороны, следует учитывать особенность видения Ибрагима, прибывшего в Петербург не из деревянной патриархальной Москвы, а из роскошного Парижа – города дворцов, мостов и регулярных парковых ансамблей. По контрасту Ибрагиму вполне могло показаться, что «во всем городе не было ничего великолепного». Не будем забывать и психологического состояния арапа, оставившего в Париже любимую и ежеминутно в мыслях к ней возвращавшегося. Пока еще его взгляд наполнен только любопытством, смешанным с грустью и тревогой. «Еду в печальную Россию» – эти слова из прощального письма Ибрагима и определяют, на наш взгляд, его первые впечатления от встречи с «новым отечеством».
Подводя итоги нашему краткому обзору «исторических неточностей» в «Арапе Петра Великого», было бы полезно, на мой взгляд, прислушаться к одному наблюдению над текстом и поэтикой другого пушкинского романа – романа в стихах.
«В художественном мире романа, – пишет И.М. Тойбин, – события развиваются в особом, «сдвинутом» измерении – ином, чем в эмпирической действительности. Отдельные хронологические даты, включенные в повествование, выполняют функцию психологических и исторических точек опоры, ориентиров, связывающих суверенный художественный мир «свободного» романа с реальной действительностью. Но сама связь эта тоже «свободна». Даты не складываются в последовательную, четкую хронологическую сетку, они сознательно не конкретизируются, остаются нарочно зыбкими, «недосказанными». И в этом постоянном мерцании «точности» и «неточности», историчности и вымысла глубокое своеобразие пушкинской эстетической системы»[450].
Думается, эта система охватывает и опыт первого исторического романа Пушкина, как бы единым кровообращением связанного с любимым детищем поэта – «Евгением Онегиным».
Упреки в «анахронизмах», адресованные историческим романистам, пытался упредить еще И.И. Лажечников в прологе к своему «Басурману» (1838 год): «Таких анахронизмов (заметьте: не обычаев, не характера времени) никогда не вменю в преступление историческому романисту. Он должен следовать более поэзии истории, нежели хронологии ее. Его дело не быть рабом чисел: он должен быть только верен характеру эпохи и двигателя ее, которых взялся изобразить. Не его дело перебирать всю меледу, пересчитывать труженически все звенья в цепи этой эпохи и жизни этого двигателя: на то есть историки и биографы. Миссия исторического романиста выбрать из них самые блестящие, самые занимательные события, которые вяжутся с главным лицом его рассказа, и совокупить их в один поэтический момент своего романа»