Но почему, какой судьбой
Я край оставила родной,
Не знаю; помню только море
И человека в вышине
Над парусами… Страх и горе
Доныне чужды были мне
[493]… (IV, 155)
В примечании к первому изданию I главы «Евгения Онегина» Пушкин сообщает читателям, что «…до глубокой старости Ганнибал помнил еще Африку, роскошную жизнь отца, девятнадцать братьев, из коих он был меньшой, помнил, как их водили к отцу, с руками, связанными за спину, между тем, как он один был свободен и плавал под фонтанами отеческого дома…» (VI, 664).
Так пролегла тропинка от фонтанов дворца абиссинского правителя через сераль Царьграда к гарему и фонтанам дворца хана Гирея.
Один из знакомых Пушкина писатель Орест Сомов в статье «О романтической поэзии» (1823 г.) писал: «…Сколько в России племен, верующих в Магомета и служащих в области воображения узлом, связующим нас с Востоком. И так, поэты русские, не выходя за пределы своей родины, могут перелетать от суровых и мрачных преданий Севера к роскошным и блестящим вымыслам Востока»[494].
В более реалистическом ключе тема гарема возникает в пушкинской прозе – в «Путешествии в Арзрум»: «…Видел я харем: это удавалось редкому европейцу. Вот вам основание для восточного романа». В «Путешествии…» есть драматические строки о детях-аманатах: «Их держат в жалком положении. Они ходят в лохмотьях, полунагие и в отвратительной нечистоте. На иных видел я деревянные колодки»[495]. Опять перед нами мелькнула тень малолетнего Ибрагима, приоткрылась завеса над его прошлым, которое не перестает занимать Пушкина.
Гоголь сказал о поэзии Пушкина: «Ничего не вносил он туда необдуманного, опрометчивого из собственной жизни своей… А между тем все там до единого слова есть история его самого. Но это ни для кого не зримо».
«Один какой-то шут печальный»
Я не шут, а старинный дворянин.
А.С. Пушкин. «Дубровский» (VIII, 164)
Существует еще одно «сближение», которое может многое прояснить в отношении Пушкина к образу своего прадеда. Положение Ганнибала при дворе (царский арап, негр для забавы или ученик, а затем и сподвижник великого преобразователя России) давало повод для размышлений и невольных ассоциаций.
Обратимся к свидетельству XIX века (введенному в научный оборот Л.М. Аринштейном). В книге «Восточная Европа и император Николай» (Лондон, 1846 г.) англичанин Ч.Ф.Хеннингсен, посетивший Россию в 1838 году, записал со слов очевидцев: «Николай никогда не мог полностью скрыть своего пренебрежения к человеку, которому расточал свои милости. Вскоре стала известна его презрительная фраза о том, что Пушкину, учитывая его талант, следует предоставить ту неограниченную свободу слова <…>, какая предоставляется, в порядке исключения, одному из поэтов или одному из шутов, но никому другому». Разъясняя английским читателям смысл этой фразы, Хеннингсен писал: «Дед Пушкина был женат на дочери Ганнибала – негра, которого Петр Великий долгое время держал при себе для забавы; впоследствии он стал любимцем царя, командовал флотами и армиями и женился на представительнице одной из благороднейших русских фамилий, положив начало роду Аннибалов. Намек был для Пушкина очень болезненным». При этом Аринштейн высказал предположение, что известные выпады Булгарина против Ганнибала, деда Пушкина, сделаны в связи с этими получившими огласку язвительными словами царя