«Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы (Букалов) - страница 205

Много нашествий и правителей повидали местные горы и пустыни: по очереди здесь правили эфиопы, египтяне, турки, итальянцы… Проходят века, меняются кумиры и памятники. О чем теперь всегда будет напоминать бронзовый пушкинский обелиск на площади Асмэры.

«Цитата есть цикада»

Вместо эпилога

Еще одно, последнее сказанье,
И летопись окончена моя… (VII, 17)
А.С.Пушкин. «Борис Годунов»

Еще много разных художников – каждый через свой магический кристалл – будут вглядываться в судьбу черного предка великого поэта.

Живые и полнокровные, художественно достоверные образы из незаконченного исторического романа Пушкина давно вошли в круг наших добрых знакомых, они продолжают свою жизнь в литературе и во времени.

Роман о царском арапе – драгоценный камень в ожерелье самых заветных пушкинских творений. Тех, о которых сказал М.Гершензон: «…Лучшие его вещи глубоко автобиографичны, зачаты им в страстных думах о его собственной судьбе, когда он постигал вселенский смысл своих личных и частных недоумений»[643].

В этой книге изложена история замысла первенца пушкинской прозы, показана целая вереница ярких романных персонажей, прослежена их судьба.

Гордясь своим африканским прадедом, сподвижником царя – «преобразителя России», с особым вниманием вглядываясь в перипетии его пестрой биографии, Пушкин в пору своей творческой зрелости приступил к созданию широкого исторического полотна. Он вырабатывал свой особый повествовательный стиль, блестящий и неповторимый. Роман, увы, остался незавершенным, но и в дошедшем до нас виде он вошел в сокровищницу пушкинского наследия.

Глубокое уважение к собственным корням, знание истоков являются, по мнению Пушкина, неотъемлемой чертой мировоззрения каждого образованного человека. И мы сегодня с признательностью воспринимаем этот нравственный завет Пушкина.

Да простит читатель обилие цитат. Взявшись за такую деликатную тему, автор считал нужным все время сверять свои наблюдения и предположения с мыслями и свидетельствами современников поэта, с их письмами и воспоминаниями. Приходилось проверять детали по откликам и мнениям писателей и художников, литературоведов и историков, опираться на опыт и знания пушкинистов. В результате появились эти «документальные» очерки, которые хоть и далеки по жанру от вересаевского, скажем, монтажа-хроники, но в чем-то с ним иногда перекликаются.

Опять прибегну к цитате. Лидия Гинзбург как-то задалась вопросом: «Откуда эта потребность подбирать чужие слова?» И сама на него ответила, за меня тоже: «Свои слова никогда не могут удовлетворить; требования к ним предъявляемые, равны бесконечности. Чужие слова всегда находка – их беру такими, какие они есть; их все равно нельзя улучшить или переделать. Чужие слова, хоть и отдаленно и неточно выражающие нашу мысль, действуют, как откровение или как давно искомая и обретенная формула. Отсюда обаяние эпиграфов и цитат». Очень образно эту мысль выразил еще Осип Мандельштам в знаменитом «Разговоре о Данте»: «Цитата не есть выписка. Цитата есть цикада. Неумолкаемость ей свойственна. Вцепившись в воздух, она его не отпускает».