Напрасно чувство возбуждал я,
Из равнодушных уст я слышал смерти весть
И равнодушно ей внимал я.
Так вот кого любил я пламенной душой
С таким тяжелым напряженьем,
С такою нежною, томительной тоской,
С таким безумством и мученьем!
Где муки, где любовь? Увы! в душе моей
Для бедной, легковерной тени,
Для сладкой памяти невозвратимых дней
Не нахожу ни слез, ни пени. (XIII, 334)
Новый «лирический всплеск», связанный с памятью о прекрасной Амалии, относится к знаменитой болдинской осени 1830 года, накануне женитьбы поэта:
В последний раз твой образ милый
Дерзаю мысленно ласкать,
Будить мечту сердечной силой
И с негой робкой и унылой
Твою любовь воспоминать.
Бегут, меняясь, наши лета,
Меняя всё, меняя нас —
Уж ты для страстного поэта
Могильным сумраком одета,
А для тебя поэт угас… (III, 233)
Одесский приятель, поэт Василий Туманский в 1826 году посвятил Пушкину стихотворение «На кончину Р<изнич>». В 1829 году Пушкин включает имя Амалии в свой знаменитый «Дон-Жуанский список»[921].
Благодаря публикации Я.К. Грота (по копии В.Ф. Одоевского) сохранились уничтоженные автором пропущенные строки шестой главы «Евгения Онегина», посвященные Амалии Ризнич. Пушкин исключил их, видимо, из-за сугубой интимности этого отрывка:
Я не хочу пустой укорой
Могилы возмущать покой;
Тебя уж нет, о ты, которой
Я в бурях жизни молодой
Обязан опытом ужасным
И рая мигом сладострастным
Как учат слабое дитя,
Ты душу нежную мутя,
Учила горести глубокой.
Ты негой волновала кровь,
Ты воспаляла в ней любовь
И пламя ревности жестокой;
Но он прошел, сей тяжкий день:
Почий, мучительная тень! (VI, 611)
«Она стоит перед ним, – бледная и холодная, изгнанная из жизни бездушием его соперника, злобою мужа, и все-таки мучительно-желанная, обольстительная, властно зовущая к себе сквозь жуть смерти и тлена», – с ужасом констатирует В. Вересаев.
В мыслях, в стихах поэт возвращается к образу «мертвой возлюбленной»:
Явись, возлюбленная тень,
Как ты была перед разлукой.
Бледна, хладна, как зимний день,
Искажена последней мукой.
Приди, как дальняя звезда,
Как легкий звук иль дуновенье,
Иль как ужасное виденье,
Мне все равно, сюда! сюда!
Зову тебя не для того,
Чтоб укорять людей, чья злоба
Убила друга моего,
Иль чтоб изведать тайны гроба.
Не для того, что иногда
Сомненьем мучусь… Но тоскуя
Хочу сказать, что все люблю я,
Что весь я твой… Сюда! Сюда! (III, 246)
Эта странная «бодлеровская» страсть преследует Пушкина многие годы[922].
Образ Амалии Ризнич в сочетании с именем Пушкина привлек многих исследователей творчества поэта и писателей. Например, не прошел мимо него и Булат Окуджава, с иронией упомянувший «итальянскую любовь Пушкина» в киносценарии «Частная жизнь Александра Сергеича» (1967, совместно с О. Арцимович, не опубликован). Там был эпизод, в котором Пушкин в Одессе, глотая устриц, говорит, чтобы слышала Амалия Ризнич: «Ах, хороша была! Должно быть барышня… А ну-ка эту… – И проглотил вторую. – Какая упругая… Кокетка! – и запил вином. И снова глотая: – А эта – замужняя дама… Еле проглотил… Однако вкусно… Амалия пожала плечом: “Эк вы не великодушны с дамой”»