«– Это что еще за новость?
– Не новость, а воровство, – сказал официант нравоучительно, – надо сознательность иметь, гражданка.
Я дала ему паспорт, а в обмен он принес мне сильно помятую оловянную ложку. Есть селедку оловянной ложкой было очень противно с непривычки и как-то унизительно. Но я ела и думала о том, какая я несчастная, вконец замотанная женщина. А главное, дома никто не оценит моих героических усилий с миногами и даже не заметит их.
Для чего я стараюсь? Конечно, за столом будут пить мое здоровье; Алеша первый подымет тост за Бубу {Еще одно «домашнее» имя Натальи Васильевны. – Е. П.} самоотверженную, и все его шумно подхватят. Миноги будут скользить по пьяным глоткам, как по маслу. Нет, это не стоит затраты сил. Я устала».
В довершение всего, поезд оказывается битком набит гостями Толстого, теми самыми, которых он пригласил «на миног», и смущенной Наталье приходится отворачиваться к окну, чтобы ее не узнали – она понимает, что ее несчастный вид нарушит всю атмосферу праздника. Но когда ужин удался, Алексей Николаевич поднял тост «за Бубу героическую», потом пьяный и «трогательно добрый и кроткий» дал уложить себя на диване в кабинете, и Наталья Васильевна понемногу успокаивается. В конце концов Толстой давно сказал ей, что она – женщина-синица, которая самоотверженно вьет гнездо и находит именно в этом свое альтруистическое счастье.
Теперь приходит время для горьких вопросов: «Я спрашивала себя: – если притупляется с годами жажда физического насыщения, где же все остальное? Где эта готика любви, которую мы с упорством маниаков громадим столько лет? Неужели все рухнуло, все строилось на песке? Я спрашивала в тоске:
– Скажи, куда же все девалось?
Он отвечал устало и цинично:
– А черт его знает, куда все девается. Почем я знаю?»
И как это свойственно женщинам, во всем винит себя: «Это было наше последнее лето, и мы проводили его врозь. Конечно, дело осложняла моя гордость, романтическая дурь, пронесенная через всю жизнь, себе во вред. Я все еще продолжала сочинять любовную повесть о муже своем. Я писала ему стихи. Я была как лейденская банка, заряженная грозами. Со мною было неуютно и неблагополучно».
Кажется, Алексей Николаевич одно время увлекся Надеждой Алексеевной Пешковой, невесткой Горького, которую тот ласково называл Тимошей. С ней он встречался во время поездки в Сорренто в 1932 году и летом 1935 года. В этом нет ничего странного, ею увлекались многие. Слухи даже записывали в число ее поклонников Генриха Ягоду и… самого Алексея Максимовича. Как хорошо, что в мою задачу не входит разбираться в достоверности этих слухов. В любом случае, какие бы надежды ни возлагал на эти отношения Толстой, получился один из тех кратких «курортных романов», которые даже мораль XIX века не считала чем-то серьезным, наносящим ущерб семейным отношениям.