Слегка покраснев, Хо поводил пальцем по сенсорной панели, и на экране раскрылась топографическая карта. Двумя легкими касаниями он увеличил изображение вдвое.
– В Эппингском лесу, – сказал он.
* * *
Керли убрал ботинок. Хасан вытащил изо рта носовой платок и зашвырнул как смог далеко. Потом замер на земле, кусками глотая влажную прохладу. Только сейчас он понял, как пусто у него в легких. И как смердело в багажнике, где приходилось дышать лишь собственной вонью.
Он заставил себя сесть, несмотря на протесты каждой жилки и косточки. За спиной Керли стоял Ларри, порослее и поплечистее напарника, однако какой-то менее внушительный. В руке он держал вроде как пучок прутьев. Хасан сморгнул. Перед глазами сначала все расплылось, но тут же снова вернулось в фокус. В руке у Ларри был сложенный штатив-треножник. Значит, коробок в другой руке – камера.
В руках у Керли тем временем был предмет совершенно другого толка.
Хасан подтянул колени к груди, подался вперед и уперся ладонями в холодную землю. Земля была ободряюще материальной и в то же время холодной и чуждой. Хасан редко бывал за городом. Его средой обитания были городские улицы и супермаркеты. Оттолкнувшись от земли, он поднялся и встал на нетвердые ноги. «Меня трясет, – подумал он. – Трясет. Я стою здесь, среди этих деревьев, которые такие громадные, стою такой маленький, такой измученный и трясусь. Но я жив».
Он посмотрел на Керли и спросил:
– Вот и все?
Голос звучал непривычно, словно его озвучивал какой-то актер. Тот, кто ни разу не слышал, как Хасан говорит, и, разглядывая выцветшую фотографию, представил, как звучал бы его голос.
– В точку, – ответил Керли. – Вот и все.
Топор в его руках представлялся Хасану каким-то артефактом Средневековья. Да он и был средневековым артефактом – плавно изогнутая деревяшка с железной насадкой, тускло-серой и наточенной до убийственной остроты. В обращении с незапамятных времен, ибо редко дает осечку. Иногда изношенное топорище заменяют новым. Иногда притупляется лезвие.
Джоанны Ламли простыл и след. Внутренний комик Хасана на эстраду не возвращался. Но когда Хасан снова заговорил, то обрел свой собственный голос и впервые за целую вечность сказал именно то, что хотел:
– Ссыкливое чмо.
Неужели Керли вздрогнул? Не ожидал, наверное?
– Я боец, – сказал Керли.
– Ты-то? Боец? Это, по-твоему, поле боя? Связали, отвезли в лесок, а теперь что? Башку снесете? Ну-ну. Герой. Боец из тебя, как из говна – пуля.
– Идет священная война, – сказал Керли. – И начала ее твоя шобла.
– Моя шобла? Моя шобла торгует мягкой мебелью.