– Я приказала Уэббу уничтожить папку, – сказала Тавернер, все еще что-то обдумывая.
– Значит, и он схватывает на лету.
– Чего ты хочешь, Лэм?
– Знаешь, почему все кураторы из бывших оперативников? – спросил Лэм. – Потому что они понимают, что делают. Ты с этой своей операцией обгадилась так крупно, что крупнее не бывает.
– Я тебя поняла. Чего ты хочешь?
– А знаете, чего я хочу? – спросил Ривер.
Она посмотрела на него, и он немедленно понял разницу между пиджачниками и оперативниками. Если на тебя посмотрит оперативник, то, если он знает свое дело, ты этого никогда не заметишь. А вот когда уставится пиджачник, то его взгляд прожжет кожу насквозь и оставит обугленные язвы по всей твоей системе пищеварения.
Но он как-никак был внуком С. Ч.
– Если Хасана Ахмеда убьют, то вам ничто не поможет, – сказал он. – Все обо всем узнают. И не только в Конторе, а в реальной жизни. Если ваша идиотская затея обернется гибелью мальчишки, я своими руками пригвозжу вас к позорному столбу. Публично.
В ответ Тавернер то ли фыркнула, то ли усмехнулась.
– Может, расскажешь ему, как живут взрослые дяди и тети? – спросила она Лэма. – Или мне самой придется объяснять?
– Ты его уже поимела по самое некуда, – ответил Лэм. – Так что, боюсь, поздновато для разговора о тычинках и пестиках. Но я скажу тебе одну вещь…
Она молча ждала.
– Если Хасана Ахмеда убьют, то, пока Картрайт не доведет до конца все то, что посчитает нужным, он будет находиться под моей персональной защитой, – сказал Лэм.
И Ривер уяснил еще кое-что о пиджачниках и оперативниках: если оперативник хочет, чтобы его заметили, не заметить его невозможно.
– А если его спасут? – помолчав, спросила Тавернер.
Лэм одарил ее акульей улыбкой:
– В таком случае это, возможно, останется между нами. Наверняка ведь будут какие-то ситуации, в которых мы окажемся полезными друг другу.
Улыбка его не оставляла сомнений в том, кто именно окажется полезным и кому.
– Нам ведь неизвестно, куда его увезли, – сказала Тавернер.
– Над этим сейчас трудятся мои люди. Так что ставлю шестьдесят против сорока, что парню каюк, – ответил Лэм и посмотрел на Ривера. – Как по-твоему?
– По-моему, это не смешно, – сказал Ривер.
Но сам думал про пятьдесят на пятьдесят. При самом лучшем раскладе у Хасана были равные шансы не дожить до полудня.
* * *
Керли лежал ничком и стонал; стон был низким, долгим и скорбным. Хасан увидел неестественно вывернутую стопу и подумал, что Керли сломал ногу. Сломанная нога против пары связанных рук уравнивала шансы. Вернее, уравняла бы, не будь у Хасана еще и топора.