В целом все складывалось чики-чики.
Хасан тяжело наступил на руку поверженного Керли и опустил лезвие топора на голову поверженного Керли.
– А теперь скажи: с какой стати мне оставлять тебя в живых? – спросил он.
Ответ Керли смешался с жалобным скулежом сквозь забитый грязью рот.
– Нет, ты все-таки скажи, – повторил Хасан и чуть приподнял топор.
Керли повернул голову вбок и выплюнул листву и грунт.
– О-а.
– По-твоему, это ответ?
Керли сплюнул еще порцию.
– Нога…
Хасан снова опустил топор; теперь лезвие касалось виска Керли. Он надавил на топорище, увидел, как Керли закрыл глаза и напрягся. Может быть, подумал Хасан, страх, который поселился сейчас в Керли, – это тот же самый страх, который жил раньше в Хасане? А поскольку в Хасане страх сейчас не обитает, скорее всего, так и есть. Интересно, выйдет из этого хохма? Понравится публике? Что тот самый страх, который Керли запустил в кишки Хасану, теперь тычется своим рыльцем в его собственные потроха? Наверное, не все поймут такой прикол. Наверное, это надо пережить лично.
Еще один нажим на топорище, и по лицу Керли побежала струйка крови.
– Ты что-то там сказал?
Керли издал какой-то звук.
– Сказал что-то?
Тот же звук.
Плотно обхватив связанными руками топорище, Хасан опустился на корточки. Топор сильно вдавился Керли в висок.
– Ты хотел что-то сказать? – проговорил Хасан, с нажимом на каждый слог.
– Так и надо, – прошептал Керли.
А может быть, это было «не надо».
Хасан подождал еще. Лицо Керли было прямо перед глазами. Совсем близко. Хасану хотелось бы каким-то образом заглянуть Керли в голову, каким-то способом осветить там все, не прибегая к безжалостной хирургии. Но способа не было. Хасан был уверен, что такого способа нет. И он наклонился еще ближе.
– Знаешь что? – сказал Хасан. – Из-за таких, как ты, мне стыдно, что я британец.
А потом поднялся и пошел прочь.
* * *
Он вернулся к машине и пошел назад по грунтовке, которая в конце концов вывела на проезжую дорогу. Он понятия не имел, где находится. Он обессилел, его мучили голод и жажда – все это было плохо; он замерз и был весь в грязи – и это тоже было плохо. Но руки его больше не были связаны, потому что он перетер пластиковый тросик о лезвие топора; и страх больше не глодал его внутренности, потому что страх он оставил позади, в лесу. Он выжил. Он никому не был обязан своим спасением. Он выжил только благодаря себе. Только потому, что он тот, кто он есть.
И может, еще потому, что ему явилась Джоанна Ламли.
Ларри он нигде не видел, но это не имело значения. Он не видел кроликов и не слышал птиц, а счет времени потерял задолго до того; однако же, еще не выйдя на дорогу, он увидел впереди свет: пульсирующие овалоиды окрашивали деревья голубым, и снова голубым, и снова голубым. И скоро навстречу ему бежали люди, в лихорадке суеты и звуков.