Мы почти все поменяли обувь: купили сандалии, подошву которых делают из коровьей кожи, снимаемой с сухожилия. Такая и в котле не уваривается за целые сутки, и не сжуёшь её после варки. Крестьяне приматывают такую подошву к ноге простыми пеньковыми верёвками, и называют «онучи», а в городах к ней культурно приделывают кожаные ремешки — вот тебе «сандалии», хотя на деревянную сандаловую обувь наших южных соседей она похожа лишь теми же ремешками. Летом в ней ходить по полям — самое то.
Получив доспехи, мы стали как бы настоящими солдатами. По крайней мере, нас начали выпускать на побывку в город.
Наша столица произвела на меня нужное впечатление: тут стояли такие важные и солидные здания изысканной архитектуры, по сравнению с которыми даже наша ратуша с башенками, покрытыми медными листами, казалась деревенским сараем. Дворец Его Величества, дома местных богатеев, министерства всякие… А уж храмы Пресветлого и вовсе шокировали своей показушной позолотой и колоннами из мрамора — вместо белого камня, как в моём городе.
Мы проходили сквозь двойные ворота в сторожевой башне, отдавали часовым керамические плашки с оттиском — пропуска на побывку, — и топали себе дальше, в шумную столицу. Охранники потом эти собранные «черепки»-жетоны возвращали обратно в наш лагерь, для новых «отдыхающих».
Что ж, здравствуй, большой город! Мы весело шагали по улицам, заговаривая зубы хихикающим девицам. Вечером, пройдя каждый своим маршрутом, мы неизбежно встречались в знакомом кабаке и исправно набирались, как и подобает настоящим солдатам. Воздух, пропитанный запахом потных, немытых тел, дешевого курева, застойного перегара, кислой капусты, дрянного вина и пива, стал нам привычен.
За время нашего обучения пало ещё несколько городов; мы невольно впадали в уныние — до получения нового кувшина дрянного вина.
Видели мы в кабаках и калек, вернувшихся с войны ранеными: ещё не опустившихся, бесконечное число раз повторявших по пьянке одни и те же истории и требовавших «угощение» за их правдивые рассказы. Их маячило пока мало, и война ещё никому не казалась безжалостной мясорубкой, способной глотать наивных мужиков десятками тысяч. Мы потешались над этими пьяницами, совершенно никак не представляя себя на их месте. Мы могли представить себя только героями, гонящими врагов с родной земли.
Забылись оставленные далеко и надолго любимые подружки: на наших коленях сидели совсем другие бабёнки, хохотавшие понимающим смехом. Мы все жили одинаково — я не собирался отличаться от других, но в груди потихоньку начинала свербить некая неудовлетворённость, которую продажные женщины истощить никак не могли.