Ближе к обеду я оклемался и пошёл к сотнику:
— Господин центурион, разрешите обратиться?
— Слушаю, — сухо ответил тот. Видимо, заметил вчера, как Солнышко мне лоб обтирала.
— Я желаю вернуться в армию. Считаю, что это право честно заслужил.
— Да, заслужил, — не стал спорить помрачневший сотник. — Оружие вон у стены лежит: выбирай любое. Пойдёшь у меня в пятый десяток — вон к тому десятнику.
— Только со мной ещё и мой друг должен пойти. Мы с ним вместе ловушку ставили. И ворота он оборонял геройски.
— За друга, значит, переживаешь. Ну-ну, молодец. Не последняя, видать, ты сволочь. Что ж, пусть тоже идёт вместе с тобой.
— Слушаюсь! — я, радостный, вытянулся и приготовился сорваться с места.
— Только ты, это, смотри у меня! Вот если что учудишь — я ж тебе сам, своей рукой, яйца твои поганые отрежу, — по самый корень. И корень тоже, заодно. Ты понял, солдат?!
А чего ж не понять? Всё понятно. Армейские командиры удивительно доходчиво умеют объяснять, — даже переспрашивать и уточнять у них не нужно. Вот скажет такой вояка иной раз: «По самый корень!» — и сразу всё ясно: отрежет, как пить дать — отрежет.
Вот так мы с Мальком и вернулись назад, в «обычную» армию. Впрочем, всем оставшимся штрафникам тоже дали копья, и мечи они могли себе заменить, по желанию, так как после убитых всё оружие оставалось тут же, возле стен. Я себе и шлем взял, а Малёк отказался: ходить на летней жаре с таким котелком на голове ему казалось несподручным.
Самым невыносимым для нас казалось одевать доспехи после убитых. Горожане готовили павших к последней тризне, а для этого раздевали их и заворачивали в саван, для сожжения. Так что нам достались вполне хорошие кожаные «рубахи», со стальными защитными пластинами. Только вот воняли они чужим потом и тухлой кровью, но, если их промыть, то носить вполне можно.
Для меня ношение доспеха означало: я — такой же, как все, а не штрафник бесправный. Ради этого я готов был и потерпеть.
Меч я себе тоже подобрал другой, поудобнее и не ржавый. Вздохнул: у кого же теперь меч моего Учителя? Хорошая была вещь, а профукал я её ни за что. Обидно, но винить-то некого, кроме самого себя.
Хоть мы и стали «обычными» солдатами, но в карманах денег не было ни гроша, а без деньжат с девицами не загуляешь, и в кабаке делать нечего. Оставалось ждать конца месяца, — очередного расчёта. Мы дождались, вот только не своих солдатских грошиков…
В один из дней земля под ногами слегка вздрогнула.
— Требушеты бьют! — закричал часовой в башне. — Недолёт!
Мы сломя голову кинулись на стены. Однорукие величественные механизмы раскручивали гигантские валуны и швыряли их в нашу сторону. Они падали на землю, подпрыгивали, как мячики и, приближаясь к стене, останавливались — эта красивая картинка была похожа на детскую забаву, и никакого ужаса не внушала.