— И все это неиспользованные богатства республики. — Стефания дышала смолистым нагретым воздухом. — Знаешь, у нас много об этих богатствах говорили, а взять не могли, как колдовской клад.
— Теперь возьмем! — крикнул Самоха. — Он задержал Стефанию. — Чуешь, что мне в башку прет… Ежели бы человек сто загнать сейчас на Ширан, то Петру и в край не нужно бы соваться… Да что говорить, ведь ты сама видела — рыбы там больше, чем вот этой мошки, — только успевай солить да отвозить в кооперацию.
Стефания сжала влажные и липкие от дегтя руки Кутенина и увлекла его вперед.
— Какой ты молодец! А ведь и правда… На основание этого маральника озеро дало бы средств.
Они шли на покать, к семидесятой версте, куда рыбинские колхозники должны были привезти харчи для разведки.
Поданная Самохой мысль ободрила Стефанию.
— Кутенин, милый! Да у тебя золотая голова!
— Голова-то сторублевая, да дурниной заросла.
В тайге темнело. На гладкое шоссе падали блики полярной немеркнущей звезды, а вокруг нее по голубой долине рассыпались мелкие звезды.
— Как репей на меже! — восхищался Самоха.
Впереди послышались густые звуки. Из-за деревьев раз и два мигнули желтокудрые костры. Гул большого стана ширился и заливал дремотную глушь.
— Люблю такие стоянки, — сказала Стефания. — Не цыганка, а люблю. Все это напоминает годы наших побед.
От первого костра, косматившегося прямо на дороге, взвился ввысь молодой сильный голос:
П-р-а-а-щ-а-й р-а-а-д-ость, ж-и-изнь моя.
С-л-ы-ы-шу я едешь, м-и-лый, от меня…
Сорвавшиеся с хребтов бурей десятки других подхватили:
Ой, те-е-м-н-а-я н-о-оченька ли, мне не спится,
Са-а-ма зна-а-ешь, де-е-вака, почему…
— Давай послушаем здесь, а то они постесняются и перестанут, — сказала Стефания.
В темноте им перегородил дорогу невысокий человек.
— Кто тут? — послышался голос Корнея Силыча.
— Это мы, — отозвался Самоха.
— Вот и к делу — принимайте харчи.
После обеда Стефания и Самоха верхами выехали в Рыбинское.
Камасинцы откочевали от улуса недалеко. Кутурчинское белогорье со своей острой верхушкой было выше других. В распадках его густо засели кедрачи и пихты. По низинам, около горных беспокойных речек и ручьев пышно поднимались папоротники, расцветали ранние цветы — марьины коренья. Мощно и разноголосо пробуждалась от зимнего покоя таежная силища.
Стан раскинулся в зеленой ложбине по обоим берегам речки Барзанай. Лошади и коровы паслись без пастухов, обильные корма не заставляли их искать новых пастбищ. У коней заживали раны на потертых седлами спинах.
Старик Парабилка, повалив свою единственную корову, перевязывал ей ушибленную ногу, наложив на тряпицу сырой глины. К нему первому подъехал Алжибай. Старшина сбросил стремя с правой ноги и навалился набок. Парабилка знал, что главе рода нужно помочь слезть с лошади. Бросив корову, он подал Алжибаю руку. Нерасторопность старика вызвала упрек старшины.