Длинный и жилистый Василий Кушненко подошел к старшине с гневом в глазах. Дома у него осталась большая семья и некорыстное хозяйство — всего два коня и три коровы. Кушненко попал в тайгу по своей темноте и боялся явиться, не рассчитывая на помилование.
— Когда же ты поведешь нас в Монголию? — неприязненно спросил он. Алжибай отрицательно мотнул головой.
— Далеко, трук. Надо ходи туда зимой. Сейчас много воды, много рек. Тонуть будешь.
— Вот так нас и водишь за бороду. — Кушненко отошел в сторону и хмурый лег на серый мох.
— Сколько дней надо идти? — поинтересовалась Вера.
— О, десять — двасать… Шибко далеко. Силы не хватит однака. Лутчи тут надо жить, тайга большой. Хлеб надо забирать красных.
— Сам попробуй забери, — сердито сказала Вера.
Бородачи поодиночке ушли к своей избушке, построенной в пяти верстах от пещеры. Оставшись наедине с Глазковым, Алжибай достал из сумки туес с аракой и кусок грязного, облепленного волосами мяса.
— Ешь подарка, — кивнул он старику. — Будем свадьба делать. Отдавать твая депка за мой Тимолай. Пропадать не будем. Мы знай много тайги, много зверя. Сроду умирать нельзя.
— А это видел! — Вера показала старшине кулак и по тропинке сбежала к ручью.
— Худой ум у депка, — усмехнулся Алжибай.
Он уехал ночью. Под ногами лошади долго трещал хворост. Долго лаял ему вслед кобель Ивана Корниловича.
Глазков разговаривать с дочерью не мог. Уткнувшись носом в лохмотье, он бормотал, кашлял. Вера сидела у костра, тупо смотрела на рассыпающиеся угли, на летевшие кверху искры. Она не знала, что будет завтра, чем кончится сватовство Алжибая, и где оборвется ниточка, притягивающая ее к жизни. Вера понимала, что на Шайтан-поле банду теперь не пустят, а слова старого Гурьяна пробудили память о деревне, о жизни, где нечего бояться. Вера искала выхода, терзалась сомнениями, плакала без слез, их не хватало залить тоску.
* * *
— Ты что же, под ей-богу нанимаешь рабочих? — был первый вопрос Персикова. Он развел в стороны свои черные свирепые усы, но встретился с пытливым взглядом Стефании и, проглотив какие-то неудобосказуемые слова, уставился на облепленную мухами чернильницу.
— То есть, как это? — притворился Пастиков.
— Деньги почему не платишь?
— А тебя за горло берут?
— Тебе надо, чтобы взяли? Нет, ты, Петро, брось ваньку валять, а то на следующий раз ничего не получишь… И коней завтра же сниму с дороги.
— Ты, товарищ, этого не сделаешь!
И опять две пары глаз перехлестнулись в безмолвном поединке.
— Как не сделаю?!
— Так и не сделаешь. Партиец и, кажется, выдвиженец, а рядишься, как бывший торгаш.